Гейнц Гудериан - Воспоминания солдата

Относительная стабильность сильно растянутого фронта между Карпатами и Балтийским морем позволила укрепить его и выделить танковые и моторизованные дивизии в подвижный резерв. Разумеется, двенадцать слабых дивизий представляли собой весьма незначительный резерв для гигантского фронта в 1200 км и ввиду большого превосходства, которым теперь обладали русские!

Сооружение укреплений на Восточном фронте свелось, между тем, к созданию растянутых, занятых незначительными силами позиций, достаточно сильных для позиционных действий, но неспособных выдержать сильный удар противника. Мы прилагали все усилия, чтобы использовать опыт последних боев, наталкиваясь при этом на сопротивление со стороны Гитлера.

Одним из важнейших требований фронта было устройство за первой полосой обороны (HKL – «Hauptkampflinie»), создававшейся в обычных боевых условиях еще и второй полосы обороны («Grosskampflinie»), на которую можно было бы опереться в крупных оборонительных сражениях. Фронтовые командиры требовали, чтобы примерно в 20 км в тылу от переднего края первой полосы обороны возводились для ведения крупных сражений сильные, тщательно замаскированные и занятые войсками позиции. Далее, они желали получить инструкции по обороне, которые давали бы им право непосредственно перед началом артиллерийской подготовки противника, отходить своими основными силами на вторую полосу обороны, оставляя на первой лишь небольшое прикрытие. Такой маневр сделал бы артиллерийскую подготовку ее совершенно напрасной, свел бы на нет все продолжительные приготовления противника к развертыванию своих сил, заставил бы его натолкнуться на хорошо подготовленный рубеж обороны и отступить. Нет сомнения, что это требование было вполне обоснованным. Я изучил его и доложил Гитлеру. Он вышел из себя и совершенно отказался мириться с таким положением, когда без боя хотели оставить территорию глубиной в 20 км. Гитлер приказал создавать главную линию сопротивления в 2—4 км от переднего края обороны. При отдаче этого бессмысленного приказа он полностью жил воспоминаниями о первой мировой войне, причем никакие аргументы не могли заставить его отказаться от своего решения. Эта ошибка очень сильно дала себя знать, когда в январе 1945 г. русским удалось осуществить прорыв, а резервы, опять же в соответствии с категорическим приказом Гитлера и вопреки моему совету, были подтянуты близко к линии фронта. Передний край обороны, главная линия сопротивления и резервы – все сразу попало под удары русских и было одновременно опрокинуто. Гнев Гитлера обратился теперь на людей, строивших укрепления, а когда я стал возражать ему, – также и на меня. Он приказал принести стенограмму совещания, проведенного осенью 1944 г., на котором обсуждалось положение главной линии сопротивления, так как теперь он начал утверждать, что всегда стоял за расстояние в 20 км. «Какой дурак может приказать такую ерунду?» Я обратил его внимание на то, что это он сделал сам. Принесли и стали зачитывать стенограмму. Но после нескольких предложений он приказал прекратить чтение. Это было ясное самоизобличение. К сожалению, пользы в нем не было, так как прорыв фронта был свершившимся фактом.

Мы еще вернемся к тактике Гитлера при описании крупного наступления русских. Гитлер все еще жил верой, что только он является единственным действительно боевым солдатом в главной ставке, и поэтому считал, что большинство его военных советников неправы, а прав только он. К тому же он страдал манией величия, которая подогревалась хвалебными песнопениями его «партейгеноссен», начиная от фон Риббентропа и Геринга. Все это приводило к тому, что Гитлер считал себя полководцем и поэтому не терпел поучений: «Вам нечего меня поучать! Я командую германскими сухопутными силами на фронтах уже пять лет, я накопил за это время такой практический опыт, какой господам из генерального штаба никогда не получить. Я проштудировал Клаузевица и Мольтке и прочел планы стратегического развертывания Шлиффена. Я больше в курсе дела, чем вы!» Это одно из многих его замечаний, которые делались по моему адресу всякий раз, когда я стремился растолковать ему требования современного момента.

Несмотря на то, что у нас было полно своих собственных забот, тут еще и венгры доставляли нам заботы своей недостаточной боеспособностью и сомнительной союзнической верностью. Я уже упоминал о позиции, занятой регентом Хорти по отношению к Гитлеру. Пусть эта позиция с венгерской точки зрения и была понятной, с нашей же, германской точки зрения она была ненадежной. Регент Венгрии уповал на сотрудничество с англо-саксонскими державами. Он хотел установить с ними связь воздушным путем. Пытался ли он это сделать, были ли англо-американцы склонны к этому со своей стороны, – мне неизвестно. Но я знаю. что группа высших венгерских офицеров перешла к противнику. Так поступил 15 октября генерал Миклош, с которым я познакомился в Берлине, как с военным атташе, и начальник венгерского генерального штаба Вереш, который незадолго до этого, находясь у меня в Восточной Пруссии, давал заверения в своей союзнической верности и получил от меня в подарок автомашину. На этой автомашине, на моем собственном «мерседесе», спустя несколько дней он и уехал к русским. На венгров нельзя было больше полагаться. Гитлер свергнул режим Хорти и на место последнего поставил Салаши, венгерского фашиста, бездарного и неэнергичного. Это произошло 16 октября 1944 г. Но это нисколько не улучшило положения в Венгрии; исчезали скромные остатки обоюдного доверия и симпатии друг к другу.

В Словакии, которая вначале полностью нас поддерживала, уже давно активно действовали партизаны. Все опаснее становилось сообщение по железным дорогам. Пассажирские поезда останавливались, пассажиров обыскивали, германских солдат, и особенно офицеров, убивали. Это заставляло принимать строгие контрмеры. Ненависть и убийства царили в Словакии, что имело место также, к сожалению, во все возрастающих масштабах и в других странах. Крупные державы, ведущие против нас войну, призывали к партизанским действиям, тактика которых противоречила международному праву; это вынуждало нас к обороне, и эта оборона была Объявлена затем обвинителями и судьями в Нюрнберге преступной, противоречащей нормам международного права, хотя союзные державы при вступлении на территорию Германии издавали более строгие карательные приказы, чем приказы, изданные в свое время немцами, причем разоруженная и истощенная Германия не давала им ни одного повода к применению этих приказов.

Чтобы нарисовать более полную картину, следует коснуться немного Италии. 4 июня 1944 г. союзные войска вошли в Рим. Группа армий «Юг» под командованием фельдмаршала Кессельринга обороняла Апеннины севернее Рима, ведя упорные бои с превосходящими силами противника. Этот участок фронта связывал более двадцати дивизий. Верные Муссолини итальянцы не могли из-за их слабой боеспособности считаться надежной силой, а поэтому использовались только для несения службы в Ривьере. В основном же в тылу германского фронта велась ожесточенная партизанская война со всей итальянской жестокостью. Она вынуждала нас к принятию жестких контрмер, так как мы не могли оставить на произвол судьбы снабжение этой группы армий и должны были поддерживать связь с ней. Военные трибуналы держав-победительниц, осуждая эти факты после заключения перемирия, руководствовались отнюдь не чувством справедливости, а исключительно собственными интересами.