Аркадий Кошко - Среди убийц и грабителей

И агент положил передо мной вышеназванный акт. В привезенных вещах оказалось имущество убитого ростовщика; это выяснилось не только по надписи на портсигаре, но также и по указаниям родственников убитого.

Немедленно арестованный Егоров упорно отрицал свою вину, отрекаясь от найденных предметов, совершенно непонятным обра зом, по его словам, очутившихся на его дворе. Он твердо стоял на своем. Поднятый же им шум он объяснял тем, что, выйдя на лай собаки на двор, он заметил тень человека, перемахнувшего через забор.

Я оставил его временно под арестом и начал розыск с другого конца. Моими агентами были допрошены ближайшие с домом Егорова ночные сторожа, и тут выяснилась довольно неожиданная подробность: один из них заявил, что действительно видел издалека человека, перепрыгнувшего через егоровский забор, а другой рассказал, что мимо него опрометью пронесся отец дьякон из местного прихода.

– Очень они меня даже напужали, – заявил этот свидетель, ряса на них раздувается, волоса трепыхаются, и мчится дьякон саженными прыжками, словно оглашенный. Откуда это, думаю, эдак запузыривает дьякон?

На вопрос, уверен ли свидетель в том, что видел именно дьякона своего прихода, последний отвечал:

– Да как же? Я личность отца Ионы распрекрасно знаю, а ночь была светлая, лунная. И бежали они прямехонько от егорьевского дома.

Пришлось пригласить отца Иону в мой кабинет для «собеседования». Ко мне пожаловал мужчина дородного вида, с сочной октавой.

Его шелковые кудри были старательно зачесаны.

– Садитесь, пожалуйста, отец дьякон.

– Премного благодарим, – пробасил он, сел, откашлялся и выжидательно на меня поглядел.

– Не будете ли вы любезны сообщить мне, где и как вы проводили минувшую ночь?

Дьякон бессмысленно улыбнулся и отвечал:

– Очень уж вы мне конфузные вопросы задаете, ваше превосходительство.

Где же мне, духовному лицу, проводить ночи, как не у себя под кровлей, с законной супругой; а к а к – уж позвольте умолчать и про себя оставить.

Я едва сдержал улыбку:

– Вот вы говорите – у себя под кровлей, а между тем есть люди, которые видели вас бегущим сломя голову от дома Егорова.

Дьякон горячо протестовал:

– Врут, злодеи, врут, обознались и клевещут всуе.

– Послушайте, отец дьякон, тут дело не шуточное, говорите всю правду. Повторяю вам, что двое вас видели, один – как вы перелезали через забор Егорова, другой – как вы мчались по улице от его дома.

– Не виноват, повторяю, не виноват, это был не я.

– В таком случае мне придется вас арестовать, так как дело, по которому вы подозреваетесь, ни более ни менее как убийство.

Тут отец Иона подпрыгнул и побагровел.

– Итак, быть может, вы надумали? – спросил я его.

Он не сразу ответил. Видимо, тяжелая борьба происходила в нем. Говорить ему что-либо не хотелось, но страх быть замешанным в убийстве пересилил все прочие соображения, и, тяжело вздохнув, он во всем покаялся, умоляя пощадить его и не давать хода делу, тем более что с его стороны было лишь поползновение на грех, но оставшееся, к счастью, лишь поползновением.

Отец дьякон начал так:

– Четвертый год состою я дьяконом нашего прихода. Несу свой сан с достоинством, и настоятель наш отец Василий одобряет мое боголепное служение и красоту голоса. Скажу по совести, что и сам себя упрекнуть ни в чем не могу, окромя одного пристрастия – уж очень я люблю земную красоту во всех отношениях.

Ну а что может быть красивее молодости и свежести, особенно в образе женском? Не подумайте чего – я, конечно, в самых хороших смыслах говорю, однако к Лизавете Матвеевне Орловой, девице достойной, питаю восторженные чувства. Хоть я и лицо духовное, хоть и женатый человек, но позволяю себе, однако, иногда пройтись с ней и поговорить о природе и звездах.

Очень люблю я, когда девица эта присутствует при Богослужении.

Тогда, читая записки о здравии, я неизменно, скосив глаз в ее сторону, с особым чувством провозглашаю: «Рабы Божией Елизаветы». Опять же иной раз и просвирку ей со сторожем вышлю.

А то после Богослужения, выходя из храма, двери перед ней предупредительно откроешь, дескать, антре, пожалуйста. Ли завета Матвеевна ко мне ничего, благосклонны и компанию мою не избегают. И текла бы моя жизнь без болезни, печали и воздыхания, если бы не Николай Евграфович Аметистов – регент нашего церковного хора. Конечно, я христианин, и врагов иметь мне не полагается, но грешен, воистину грешен, каюсь, не возлюбил я регента – светского ферта и безбожника. Между прочим, и он в чувствах своих не равнодушен к вышеназванной девице. Ну что ж, это его дело, а только не люблю я его за то, что норовит в ее глазах меня утопить и опорочить. Как встретимся вместе, втроем, так этот богохульник сейчас же норовит подцепить меня. «Послушайте, отец дьякон, – говорит он мне, – посмотрите на себя хорошенько – ну какой вы кавалер, ваше дело мертвецов в могилы опускать, анафему Мазепе провозглашать да оглашенных из храма возгласами изгонять, а вы что выдумали: ухаживать». А то нагнется к самому уху моему (хорошо, что стыда хоть на столько хватает) да и шепнет: «И брюк-то у вас нет». Вот-с, какой фрукт! Да только напрасно он под меня подкапывался. Как он ни старался, а Лизавета Матвеевна мне отдавала явный преферанс. Так прошло с полгода. Наши взаимные чувства расцветали магнолией. И вот, наконец, третьева дня, вернее, в ночь, она назначила мне рандеву в палисадничке близ своего флигелечка. А проживает она во флигелечке Егорова в глубине ихняго двора. Ну, действительно, весь день накануне я провел в фантастическом смятении, даже за Сугубой Ектеньей возгласы перепутал. А Аметистов на клиросе зачихал, закашлял, завертелся во все стороны – глядите, мол, православные, каков дьякон. Дьяконица у меня ложится с петухами, и ночью ее орудиями не разбудить. Около 12-ти ночи покинул я тихонько супружеское ложе, осторожно оделся и даже попрыскал на себя одеколоном «Брокар и К0», схватил шляпу да и направился к дому Егорова. А ночь, можно сказать, самая подходящая: луна во все лопатки светит, только что распустившиеся почки обдают меня благовонным духом, и не будь я дьяконом, а трубадуром, право слово, ударил бы по гитаре и залился бы соловьем. Добравшись до места, я огляделся – никого! Схватился за забор, перекинул через него ногу и… обмер. На самом дворе при лунном свете я увидел Аметистова. Дрогнуло у меня сердце – неужто Лизочка и ему свиданье назначила? Не может этого быть! Да и у Аметистова неподходящий вид: с лопатой в руках, поспешно и трудолюбиво роется у колодца. Что, думаю, за притча? Уж не адовое ли наваждение. Однако смотрю, что будет далее? Вдруг лопата Аметистова заскребла, наткнувшись, очевидно, на что-то твердое. Аметистов стал еще рьянее рыть и вскоре, нагнувшись, извлек из земли вроде нечто железного сундучка. Поковырял его, раскрыл и будто замер. Запустил он в него руку, раз-другой и, вдруг вздрогнув, насторожился. Вдали послышались шаги. Регент швырнул сундучишко, и разные блестящие предметы из него рассыпались.