Аркадий Кошко - Среди убийц и грабителей

– Во всяком случае, рассчитывайте, пожалуйста, на меня, и в свою очередь, если в чем-либо понадобится моя помощь, я с благодарностью, предоставляю себя в ваше распоряжение.

– Прекрасно! Ловлю вас на слове. Не откажите мне, пожалуйста, в следующей просьбе: разрешите прочитать только что полученное вами письмо, если это не будет вам слишком неприятно?

– Сделайте одолжение, пожалуйста, для вас тут никакой тайны нет!

Как я и предполагал, Мимочкино письмо оказалось своего рода chef-d'ceuvre'о женского стиля, логики и последовательности. Я с глубоким интересом его прочел и взмолился:

– Ради Бога, подарите мне это письмо!

Он несколько удивился:

– А, собственно говоря, зачем вам оно?

– Скажу вам совершенно откровенно: лет через 15—20, выйдя в отставку, я предполагаю написать и издать мои мемуары. Ваш случай кажется мне настолько оригинальным, что о нем я непременно упомяну в них, не называя, конечно, настоящих имен. У меня есть мой личный архив, где я собираю заранее материалы.

Вот почему я прошу вашего разрешения воспользоваться письмом.

Рыкошин немного подумал и сказал.

– Ну, что ж? Пожалуйста. Я ничего не имею против. Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным.

Затем он пожал мне руку, еще раз поблагодарил и веселым, счастливым вышел из кабинета.

Я откинулся на спинку кресла, взял Мимочкино письмо и снова внимательно перечел его. Привожу его почти дословно.

«Шура!

Я не хотела писать тебе до самой своей смерти, но затем изменила свое решение, главным образом, под влиянием милой Веры Ивановны Кременчуговой, у которой я гощу вот уже месяц. Ты всем ей обязан, а потому и должен ее соответственно отблагодарить: зайди к Scipion и купи ей две пары перчаток gris-perle № 37 с четвертью, о которых она давно мечтает, а также любимых ее духов Syclamen и моих всегдашних Coeur de Jeanette, которые у меня совсем-совсем на исходе.

С той кошмарной ночи я пережила страшную драму. Сначала я хотела покончить с собой, а затем сказала себе: вот тоже! С какой стати? Ты изменяешь мне, а я буду лишать себя жизни? Я отбросила это решение и приняла другое: я решила убить тебя, а потом сообразила, что раз ты будешь мертвецом, то ни мучаться, ни чувствовать не станешь. Это меня не устраивало, так как я жаждала и жажду мести. Обдумав все хорошенько, я выбрала другой способ и возымела намерение отплатить тебе тем же. С подобными мыслями я приехала к мало, в сущности, мне знакомой Вере Ивановне, где, конечно, ты не смог бы разыскать меня. Но, представь себе, на мое несчастие, здесь не оказалось ни одного сколько-нибудь стоящего внимания мужчины: один батюшка да сельский учитель, – я же всегда имею en horreur длинноволосых мужчин, причем от батюшки нестерпимо пахнет ладаном, а от учителя – чем-то совсем отвратительным, вовсе не напоминающим Chypr'a нашего Сержа.

Вера Ивановна оказалась милейшей, образованнейшей и умнейшей женщиной. Я во всех подробностях рассказала ей о случившейся со мной беде, и она, опираясь на науку, доказала мне, что если с твоей стороны и имеется вина, то все же ты заслуживаешь некоторого снисхождения. Указав на поле, она сказала: «Мимочка, сосчитайте, сколько коров в этом стаде». Я сосчитала и говорю: «Двадцать один, Вера Ивановна», – а она говорит: – «Нет, Мимочка, здесь 20 коров и один бык, вот видите – тот черный, без вымени? Это бык». Ты понимаешь, что при моей близорукости я не могла рассмотреть этой сельскохозяйственной детали. «Так вот, Мимочка, двадцать коров и один бык. Вот что говорит нам природа. Или вот, Мимочка, взгляните на двор. На нем бродит десять кур и один петух». Я посмотрела и увидела прелестного Шантеклера, совсем наш душка Глаголин. Он то останавливался, гордо задрав голову, то выпячивал грудь и принимался как-то странно лягаться, царапая землю, после чего поспешно заглядывал в разрытую ямку, что Бог ему послал, и подзывал к себе кур. «А вот видите пруд? Там на берег вылезают пять уток и зеленоголовый селезень?» В это время селезень, как нарочно, стал на дыбы, присел на хвостик и усиленно захлопал крыльями, стряхивая воду. «Вот видите, Мимочка, – продолжала она, – двадцать коров, десять кур, пять уток, но один бык, один петух, один селезень. Таковы веления природы, и вы не должны сердиться на вашего Шуру». Я несколько обиделась. «Позвольте, – говорю, – Вера Ивановна, но ведь Шура и бык – это разные вещи!» – «Полноте! – отвечает она. – Такое же млекопитающее существо, с теми же инстинктами». Поколебленная авторитетным тоном Веры Ивановны и приведенными ею примерами, я призадумалась: ведь не находят же странным сельские хозяева эту интимную связь одного быка с целым стадом коров, и не только не находят, а даже как бы поощряют ее, прокармливая и содержа быка. Словом, – много-много над этим я думала и в результате нашла возможным написать тебе. Не подумай, что я тебя простила – о, нет! Но в этой глуши так скучно, что я разрешаю тебе приехать за мной возможно скорее, для чего и прилагаю тебе подробный адрес.

Глубоко оскорбленная тобою.

Мимочка.

P. S. Не забудь захватить с собой духи, перчатки и конфеты».

Перечитав это письмо, я впал в задумчивость. Со дна души вставали давно забытые образы, вспоминалась канувшая в вечность юность, когда мозг, не отравленный скептицизмом, позволял смотреть на жизнь сквозь розовые очки; вспоминалось невозвратное время, когда так хотелось верить, что юные красивые девушки питаются лишь незабудками да утренней росой. В кабинете моем было тихо, и лишь с Мимочкиной фотографии, стоявшей на письменном столе, глядели на меня большие доверчивые глаза, прелестно очерченный ротик мне ласково улыбался, а от разложенных листков письма чуть доносился нежный, слегка пьянящий аромат Coeur de Janette'a.

Как– то на одном из очередных докладов чиновник Михайлов заявил:

– Сегодня мной получены от агентуры довольно странные сведения.

Дело в том, что в темных кругах всевозможных аферистов царит какое-то ликование: передаются слухи, будто бы какому-то предприимчивому мошеннику удалось околпачить одного из приставов, разыграв перед ним роль великого князя Иоанна Константиновича.

– Что за чепуха! Какого великого князя? Да, наконец, Иоанн Константинович и не великий князь, а князь просто!

– Точного ничего не могу вам доложить, г. начальник. Однако слухи упорны, и я уже приказал разузнать все подробно.

– Да, пожалуйста! Выясните это и немедленно мне доложите.

– Слушаю!

Дня через три Михайлов мне докладывал:

– Мошенник, проделавший эту дерзкую штуку, задержан и оказался известным уже полиции аферистом Александровым, давно лишенным права въезда в столицы. По имеющимся сведениям прошлое его таково: из вольноопределяющихся, со средним образованием, ловкий, элегантный, с безукоризненными манерами.