Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен

Но засуха захватила не только Поволжье. Пыльные бури и суховеи губили урожай на Украине, в Крыму, и Приуралье. Надо было накормить десятки миллионов людей, у которых уже с прошлых лет было пусто в закромах.

На помощь голодающим Поволжья пришли рабочие и коммунистические организации Европы и Америки. Они посылали в Россию хлеб, собирали деньги. Во многих странах рабочие постановили отчислять каждую неделю часовой заработок для голодающих Поволжья. В те дни югославский революционер Алия Алиянов, приговоренный к повешению, писал перед казнью: «Мое последнее желание, чтобы моя одежда и вообще все мое движимое имущество были проданы и выручка вместе с 400 кронами наличными, оставленными мною на хранение тюремному сторожу, была передана в фонд помощи голодающим в России».

Нашлись, однако, люди, которых радовал голод в Поволжье. Делегация русских эмигрантов, бежавших от большевиков, умоляла американского посла в Париже сделать все, чтобы Поволжье не получило ни крошки американского хлеба: лучше принести в жертву несколько сот тысяч русских мужиков, чем поддерживать правительство, прогнавшее законную российскую власть. «Толпы голодных идут к границам, чтобы ринуться в Европу, разнося заразу большевизма!» — сообщали газеты.

Нансен, который в эту пору был поглощен завершением огромной работы по возвращению на родину бывших военнопленных — два месяца, легкомысленно названные Ноэль-Беккером, превратились в годы непрерывных разъездов и бесконечных переговоров, — получил письмо от Горького. Они познакомились во время первого приезда Нансена в революционную Россию и с тех пор переписывались. На этот раз Горький спрашивал, не сможет ли Норвегия послать в Поволжье немного сушеной трески.

А пока Нансен хлопотал об отправке рыбы, пришла телеграмма из Женевы, от Международного Красного Креста: в Швейцарии собирается конференция по оказанию помощи голодающим в России и ему, Нансену, предлагается стать ее главным уполномоченным, или верховным комиссаром.

Два дня Нансен не отвечал. Мрачный ходил он по кабинету в своей башне, заваленному книгами путешественников по Азии. Художник Вереншельд, вызванный к соседу для совета, сказал:

— Я тебя знаю. Если ты откажешься, тебя потом замучат угрызения совести.

— Но пойми: соглашаясь, я должен снова отказаться от всего, что мне дорого.

— Я тебя знаю, ты согласишься! — упрямо твердил художник.

А восемь дней спустя Нансен уже встретился в Риге с заместителем народного комиссара по иностранным делам Литвиновым и вместе с ним поехал в Москву.

Ожидалось, что Нансен, как дальновидный политик, потребует от большевиков прежде всего согласия на уплату долгов, сделанных царским правительством, и лишь после этого будет разговаривать о помощи голодным. Но доктор Нансен поступил совсем по-другому.

Он сказал, что далеко не во всем сочувствует большевикам и настоящий коммунизм видел лишь… у эскимосов Гренландии, где нет ни зависти, ни борьбы за власть. Но Россию нельзя зачеркнуть, будущее Европы — только с Россией. У русского народа неограниченные силы, и раз большевики направляют их на восстановление страны, то было бы ошибкой этому мешать. И разве человеколюбие не обязывает помогать голодающим людям независимо от их политических убеждений? Он считает, что помощь должна быть оказана и несчастным в Поволжье, и тем, кто покинул Россию, спасаясь от большевиков, а теперь скитается по чужим странам.

Газеты накинулись на доктора Нансена: как, ставить знак равенства между пострадавшими от большевиков защитниками «истинной свободы» и какими-то темными мужиками, которые подняли руку на своих благодетелей, а теперь расплачиваются за это! Нет, доктор Нансен явно превысил свои полномочия, его надо отозвать с поста. И пусть доктор Нансен объяснит цивилизованному миру, почему из комиссара Международного Красного Креста он превратился в красного комиссара!

Корреспондент английской газеты «Дейли Кроникл» первым встретил вернувшегося из Москвы Нансена. Норвежец прежде всего снова подтвердил свое намерение всеми силами и средствами помогать голодающим в России, добиваться получения международного займа для этой цели.

Когда корреспондент попросил его высказаться о Советском правительстве и о «красной опасности» для Европы, то «Нансен выразил уверенность в том, что в настоящее время для России невозможно какое-либо другое правительство, кроме советского, что Ленин является выдающейся личностью и что в России не делается никаких приготовлений к войне».

Эти слова были напечатаны в газете жирным шрифтом и звучали как вызов.

Сентябрь в Женеве солнечен и мягок. Озеро лежит застывшим синим стеклом в горной чаше, и чайки отражаются в нем.

Туристы — почти одни американцы — фотографировали Монблан, ослепительно и холодно поднятый в лазурное небо. Их крепкие башмаки стучали о плиты собора Святого Петра, о камни набережной, откуда маленький пароходик отправлялся в обычный рейс к Шильонскому замку.

На Монбланском мосту Нансена догнал его старый знакомый, политический обозреватель крупной английской газеты, человек влиятельный, с которым считались в Лиге.

— Русский вопрос непопулярен, — сказал он как бы между прочим и дружески взял Нансена под руку. — Мне кажется, что никто не намерен кормить большевиков. Требовать для них хлеба — значит ставить на карту свою репутацию.

Они пришли задолго до начала заседания Лиги наций. Обозреватель, извинившись, пошел к группе английских дипломатов.

Сытые, довольные люди подкатывали к подъезду в автомобилях и экипажах. Несколько фоторепортеров караулили их на мраморных ступеньках. Нансена не фотографировали. Он сел на скамейку под тенистым буком. В листве перекликались птицы.

Да, комиссия Лиги пока ему отказала. Безразличными словами о том, что Лига будет с интересом и доверием следить за усилиями доктора Нансена в организации частной благотворительности, прикрывалась насмешка. Но сегодня он расшевелит этих политиков и дипломатов. Он скажет всю правду. Ее услышат не только здесь — услышит весь мир. Посмотрим, что будет после того, как речь напечатают в газетах…

Нансен пошел к трибуне. Через открытые окна слышалось пение зябликов. Кто-то захлопал в ладоши, другой подхватил, и не очень дружные аплодисменты прошумели в зале.

Он стоял на трибуне, высокий, жилистый, загорелый, похожий на моряка, ждущего бури.

— От двадцати до тридцати миллионов людей находится под угрозой голода и смерти, — ровно, спокойно начал он и повторил: — От двадцати до тридцати миллионов! Если в продолжение двух месяцев они не получат помощи, их участь предрешена. Все, что нужно для спасения людей, находится от них только за несколько сот миль. Средства передвижения можно получить в продолжение месяца. Я достиг полного соглашения с Россией. Никто в комиссии Лиги наций, которая рассматривала мой доклад, не мог выдвинуть против него никакого серьезного возражения.