Гельмут Вельц - Солдаты, которых предали

Мысли возвращаются к прошлому. До сих пор Гитлер имел обыкновение выступать перед каждым крупным событием. Правда, его прошлогодние пророчества не сбылись: ведь он обещал нам еще в 1941 году величайшую победу во всей мировой истории и полный разгром противника еще до наступления зимы.

Пока передают маршевую музыку, адъютант напоминает мне, что говорил Гитлер весной нынешнего года по случаю дня поминовения героев. Он заявил тогда: «Большевистские орды будут этим летом разбиты и окончательно уничтожены». Мы переглядываемся. Каждый из нас думает о тех солдатах и офицерах, которые с доверием внимали тогда этим словам, а теперь лежат в чужой земле. Каждый из нас думает о том, что сопротивление русских усиливается с каждым днем. Лето уже давно миновало. Над блиндажом завывает ноябрьский ветер.

Диктор объявляет выступление фюрера. И вот мы уже слышим голос, которого так ждали. Ерзаем в нетерпении. Обычные фразы о «четырнадцати годах еврейского господства», о «четырнадцати годах национального бедствия»{15}, о миссии национал-социализма, о кознях других государств, которые окружали Германию и собирались напасть на нее, и тому подобное. Все это кажется нам сегодня слишком длинным. Но вот прозвучало слово «Сталинград»! Воцаряется мертвая тишина.

«Я хотел достичь Волги у одного определенного пункта, у одного определенного города. Случайно этот город носит имя самого Сталина. Но я стремился туда не по этой причине. Город мог называться совсем иначе. Я шел туда потому, что это весьма важный пункт. Через него осуществлялись перевозки тридцати миллионов тонн грузов, из которых почти девять миллионов тонн нефти. Туда стекалась с Украины и Кубани пшеница для отправки на север. Туда доставлялась марганцевая руда. Там был гигантский перевалочный центр. Именно его я хотел взять, и – вы знаете, нам много не надо – мы его взяли! Остались незанятыми только несколько совсем незначительных точек. Некоторые спрашивают: а почему же вы не берете их побыстрее? Потому, что я не хочу там второго Вердена. Я добьюсь этого с помощью небольших ударных групп!»

Мы вслушиваемся. Но о нас больше ни слова.

– Черт побери! И это все?

Фидлер, который мыслит прямолинейно и всегда открыто высказывает свое мнение, ударяет кулаком по столу. Лицо его мрачно.

– Не хочет второго Вердена? Думаю, мы уже потеряли здесь тысяч сто, а то и больше. За два месяца! А потери растут с каждым днем.

Возмущается и наш батальонный врач:

– Что это, собственно, значит: «Я добьюсь этого с помощью небольших ударных групп? " Наши лучшие солдаты убиты, ранены. Никогда у меня еще не было столько работы, как здесь.

В их словах слышится разочарование и гнев. Любой солдат в этом разрушенном городе может опровергнуть все только что сказанное о наших успехах. Мы все еще не вышли к Волге. А бои, которые разгораются здесь за каждый дом, за каждый этаж, подобными словами не приукрасить. И не удивительно, что и здесь, как и во многих других блиндажах, все взбудоражены.

– В сентябре тридцать девятого он еще говорил, что со всем правительством пошел бы в окопы.

– А я не раз себя спрашивал: как же это так, что он четыре года был на фронте и даже до унтера не дослужился? Такая голова! Теперь понимаю.

Мне приходится вмешаться, хотя я и не могу ответить на их вопросы.

– Хватит! Не может же он встать перед микрофоном и на весь мир рассказать, какими именно способами хочет добиться успеха. Ближайшие дни, наверно, многое решат. Или мы получим свежие резервы, или отойдем на Дон. Военные заводы в Сталинграде разрушены, а это сейчас самое главное. Теперь все дело в том, чтобы оборудовать прочную линию обороны на зиму. А ею может быть только линия вдоль Дона!

Телефонный звонок. Беру трубку.

– У аппарата командир «Волга».

– Говорит фон Шверин. Добрый вечер!

– Добрый вечер, господин генерал!

– Ну как, все ясно?

– Насчет чего?

– Речь фюрера слушали?

– Яволь, господин генерал!

– Тогда вы, верно, поняли намек? План ясен. А вы – главный исполнитель.

– Я не понял.

– Тогда явитесь ко мне завтра к 11.00. Обсудим все необходимое! До свидания!

– До свидания, господин генерал! Кладу трубку.

– Чего ему было надо, этому любителю командовать издали?

– Завтра в 11.00 должен явиться к нему. Говорил о плане, на который намекал фюрер в своей речи. Мы будем участвовать. Ты что-нибудь в ней услышал?

– Ни слова. У старика слишком тонкий нюх. «Рыцарского креста» ему захотелось, вот что! Слишком уж быстро его сделали генералом, а нам отдувайся!

Утро следующего дня. Солнце с трудом пробивается сквозь белесые облака. Моя машина мчится по степной дороге вдоль Татарского вала, мимо дивизионного медпункта, парка средств тяги нашего артполка. Лица у встречных солдат блеклые, изможденные, глаза потухшие. Последние недели не прошли для них бесследно. Многих не узнали бы даже родители и жены. Там, в Германии, верно, все еще живут старыми представлениями. Там думают, что их сыновья и мужья – свеженькие, с горящими глазами и уверенностью в победе – так и рвутся вперед.

Машина останавливается Я у цели. Перед домиком с соломенной крышей черно-бело-красная полосатая будка. Часовой берет винтовку «на караул», да так лихо, что любой лейтенант, обучающий рекрутов, остался бы доволен. Так оно и положено, ибо здесь живет не кто-нибудь, а германский генерал, воспитанный в духе старых военных традиций. Что делается на передовой, что происходит с дивизией – наплевать, главное, чтобы часовой свое дело знал! Вхожу. Навстречу адъютант.

– Прошу раздеться! Вон там сапожная щетка. Господин генерал придирчив.

Снимаю шинель и следую за докладывающим адъютантом. Отдаю честь.

Мой дивизионный командир поднимается от письменного стола, заваленного картами и письмами. Фигура у него крупная, напоминающая Гинденбурга. Он благосклонно, почти отечески протягивает мне руку. На лице, говорящем о большой самодисциплине, появляется подобие строго отмеренной улыбки. Указывает мне на кресло, усаживается на свое место. Брюки его с темно-красными, кровавыми лампасами натягиваются до предела. Как офицер старой закваски, он независимо от преходящей моды носит узкие обтягивающие брюки – такие, верно, нашивал его предок на балах Фридриха II. Пока я закуриваю предложенную сигарету, на столе расстилают большой план города. Генерал извлекает из правого нагрудного кармана мундира монокль на черном шелковом шнуре, вставляет в глаз. Потом снова смотрит на меня оценивающим взглядом и откидывается назад.

– Ну, что поделывает ваш батальон?

– Полностью введен в действие, господин генерал. Опорные пункты перед цехом № 4 и в цехе № 7, закладка минного поля между зданием заводоуправления и цехом № 4, укрепление позиций на дороге, разминирование участка у железнодорожной насыпи и минирование канализационных колодцев. Вчера опять четыре убитых и десять раненых. Срочно нуждаюсь в пополнении. В траншеях на переднем крае всего 90 человек.