Владимир Войнович - Замысел

Лысый посмотрел недоуменно.

– Вы разве не видите, что я занят приемом пищи?

В.В. смутился.

– Я вас не тороплю.

– Если не торопите, тогда другое дело.

Он налил себе еще водки, опять посмотрел на свет, подумал, добавил, поставил стакан на место и посмотрел на гостя внимательно.

– Кем вы к нам оформились? – Учтивостью обращения лысый давал понять, что он человек интеллигентный.

Дабы показать и себя шитым не лыком, В.В. ответил, что оформился плотником, но не надолго, пока не устроится более прочно, а вообще в Москву он приехал не для того, чтобы плотничать.

– А для чего же?

– Я немного пишу стихи.

– Поэт? – спросил сосед, выпыхивая на старинный манер букву «п», словно пар из паровозной трубы.

В.В. за время пребывания в Москве уже несколько раз назвали поэтом, и он решил, что имеет право обозначать себя этим титулом.

– Да, поэт, – согласился он.

– Ну-ну. – Сосед поднял стакан и, опять сам себе пожелав здоровья, сказал: – Пей, Володька, пей! У тебя видишь теперь какое общество! Оо-о! Ну-ну-ну, поехал! У-ух!

Поухал, подышал, покрякал, спросил:

– Вот эти стихи: «Я ломаю скалистые скалы в час отлива на илистом дне…» Вы не подскажете, откуда они?

Возникла для В.В. сложная ситуация.

– Что-то знакомое, – сказал он, теряясь и пытаясь выкрутиться, как на экзамене. – Гейне? – задал он наводящий вопрос.

– Нет, молодой человек, – сказал печально Володька, – не Гейне. – И готовя себе новый бутерброд, бормотал: – Нет. Увы. Отнюдь. Не Гейне. Нет. – Посмотрел на новичка с сочувствием. – Это не Гейне, молодой человек, а Александр Александрович Блок, который про нас с вами сказал: «Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами». А вы, молодой человек, еще не поэт, а дилетант.

А еще у меня сегодня собеседование в райкоме, где комиссия старых большевиков будет интересоваться причиной моего желания поехать в Англию, политическими взглядами и подробностями моей личной жизни.

По этому поводу был разговор с Антоном.

– Главное, старуха, – сказал он, – не волноваться, раскидывать чернуху и врать им в глаза. Они это любят. Хочешь, отрепетируем? Вот представь себе, я председатель комиссии, персональный старпер союзного значения, полковник КГБ в отставке. У меня здесь шесть рядов орденских планок, значок заслуженного чекиста СССР и медаль «Пятьдесят лет в рядах комубебической [18]партии ЭсЭс».

Антон кладет локти на стол, надувает щеки и спрашивает тихим, сладким, вкрадчивым голосом:

– А скажите, товарищ Барская, что вы думаете о так называемом академике Сахарове, его клеветнических выступлениях против нашего строя, которые грязным потоком льются на нашу страну на волнах так называемого «Голоса Америки» и других враждебных радиоголосов?

– Не знаю, – говорю я, принимая игру. – Я никаких голосов не слушаю.

– Правильно, товарищ Барская. Я тоже не слушаю. Ни один порядочный человек их не слушает. Но газеты-то наши вы, вероятно, читаете?

– Ваши газеты? – говорю я. – Ну что вы!

– Товарищ Барская, – наставительно поправляет, Антон. – Не ваши газеты, а наши, советские. Вы их, конечно, читаете, и вы знаете, что в нашей прессе неоднократно давалась прямая и принципиальная оценка клеветнической деятельности этого непрошеного радетеля за так называемые права человека. Наши ведущие ученые, деятели литературы и искусства гневно осудили поведение этого поджигателя войны и отщепенца. Я надеюсь, вы разделяете подобную оценку?

– Совершенно не разделяю.

– Старуха, – строго взывает Антон. – Ты сейчас говоришь не со мной, а с председателем комиссии, полковником в отставке Хряпушкиным. И должна отвечать так. – Преображается и говорит тоненьким голоском, изображая товарища Барскую: – Я, товарищи, так называемого Сахарова как ученого не знаю, хотя и думаю, что это очень плохой ученый. Но что касается его ненаучной деятельности, то я вместе со всем советским народом ее решительно осуждаю. Я думаю, причина падения Сахарова в его болезненном самомнении и в сионистском окружении. Я слышала, что у него жена сионистка, зять сионист и что за свою подрывную деятельность он получает джинсы, дубленки и много валюты от сионистских организаций Америки и Израиля. Хорошо, товарищ Барская, – перебил сам себя Антон, – Вы отвечаете правильно, как настоящий советский человек. Но когда вы окажетесь в Англии, вы должны помнить, что там вас могут подстерегать различные провокации. Помня, что вы советский человек, помня о своем настоящем отношении к этому бывшему ученому и отщепенцу, вы должны проявлять сдержанность, и поэтому, если вам будут заданы подобные вопросы, следует отвечать уклончиво. Я, мол, простой обыкновенный человек, политикой не интересуюсь, но как женщина я думаю, что Сахаров человек немолодой и нездоровый, ему надо отдохнуть, его не надо трогать. А если спросят, в каких условиях находится Сахаров, надо сказать, что вы точно не знаете, но вам известно, что Горький – это крупный культурный и научный центр, там есть много научно-исследовательских институтов, библиотек, театров, и семья Сахаровых, состоящая из двух человек, имеет там прекрасную благоустроенную четырехкомнатную квартиру.

– Антон, – говорю я, – неужели ты думаешь, что весь этот бред я смогу произнести?

– Ты должна это сделать, – говорит он серьезно. – Если ты так отвечать не можешь, то нечего туда и ходить. Но ты возьми себя в руки. Ты пойми, люди, которые будут сидеть перед тобой, – подонки и маразматики. Они хотят, чтобы их обманывали, и ты их обмани. Зато потом, когда прилетишь в Лондон и вылезешь в аэропорту Хитроу, сразу смотри, где стоит их лягавый или, по ихнему, бобби. Эти бобики ходят в таких идиотских черных шапках вроде перевернутых чугунков со звездой. Как такого увидишь, сразу – к нему, и на своем чистом английском языке скажи: «Господин бобик, их бин пур совьет фрау, их бин лукинг фор политикал эсайлем» [19].

Давясь от смеха, я спрашиваю, кто его научил столь великолепной фразе.

– Для себя готовил, – отвечает он, скромно потупившись.

– Я зашел вам сообщить, что у вас все в порядке. – Профессор Финкенцеллер сидел передо мной, сцепив на колене пальцы. Пальцы у него тонкие, бледные, поросшие темными закрученными волосками. – Вы поедете домой. Потом, если захотите, отдохнете в реабилитационном санатории, там вам будет очень хорошо, а потом… Что потом? Потом нормальный образ жизни. Самое главное не набирать вес. Избыточный вес – это наш главный убийца. Знаете, у нас говорят: обжора роет себе могилу зубами. Курить – ни в коем случае. Если будете курить, я вам гарантирую, что все ваши проблемы вернутся через полгода. Поэтому я вас очень прошу, я вас умоляю, никакого никотина. Никотин – это пакость, никотин – это… – Он отвернулся в сторону. – Никотин – это тьфу, тьфу, тьфу, – изобразил он плевки, словно выпуливаемые из пулемета. – Вот что такое никотин. Никакого никотина.