Юрий Никулин - Почти серьезно...

Особенно священнодействовал он при постановке парадов — прологов, считая их лицом программы. Он приглашал для этого артистов театров, спортсменов, участников художественной самодеятельности, не жалел денег на оформление, стараясь сделать парады зрелищными и запоминающимися. Это были парады именно Ленинградского цирка. В каждом параде — торжественный выход униформы. Униформисты надевали специальные, расшитые золотом костюмы. Все подтянуты, в белых перчатках, с безукоризненными прическами. Впереди шел старший униформист с аксельбантами.

Продолжая работать уже во второй программе сезона, мы по — прежнему ежедневно встречались с Георгием Семеновичем в его кабинете.

— Ну что, друзья, нового, что хорошего? — этими словами он обычно встречал нас.

Да, он относился к артистам, как к друзьям. И мы испытывали радость, когда шли на очередную беседу.

И на третью программу оставил нас Георгий Семенович Венецианов. В Ленинград тогда пригласили коллектив армянского цирка.

— Раз армяне приезжают, — сказал я шутя Георгию Семеновичу, — как — то неудобно, что коверные русские, может быть, написать в афишах: «В паузах — Никулин и Шуйдинян»?

Венецианов посмотрел на меня, улыбнулся и ответил:

— Ничего, ничего, будете работать под своими фамилиями. Дружба народов.

За время работы в Ленинграде мы вошли в роль коверных и уже не ощущали того cтраха перед выходом на манеж, который испытывали в день премьеры. Программы пользовались успехом, билеты продавались за месяц вперед. Конечно, Венецианов приложил немало труда, настойчивости, чтобы развить наш вкус, помочь найти свое лицо, научить требовательнее относиться к подбору репертуара. Он сделал из нас коверных. И прав Миша, который говорил мне:

— Мы здесь с тобой проходим вторую академию. Одну прошли у Карандаша, вторую — у Венецианова.

К концу гастролей (в один из выходных дней в цирке) нас попросили выступить в Театре оперы и балета имени Кирова — бывшем Мариинском. Там проходила какая — то городская конференция, для участников которой давали концерт мастеров искусств. Цирк представляли мы. Загримированные, ожидаем своего выхода за кулисами, и вдруг около нас появляется солидный мужчина в пенсне, в бархатной куртке, с длинными седыми волосами. Он увидел нас, стоящих рядом с большим портфелем (мы его приготовили для показа «Наболевшего вопроса»), и замер. Затем, подняв театрально руки, он с пафосом воскликнул:

— Господи, до чего же мы докатились! На сцене Мариинского театра — клоуны! Позор!

Все стоящие рядом молчали. А мы почувствовали себя неловко. Работали в тот вечер без подъема, хотя зрители и принимали нас тепло. На следующий день обо всем этом мы рассказали Венецианову. Он усмехнулся и произнес:

— Ну что ж, и в Мариинском театре есть свои дураки.

В 1964 году, за год до смерти Георгия Семеновича, мы снова работали в Ленинграде. Венецианов только что перенес тяжелую болезнь. Речь его стала замедленной, порой невнятной. Он быстро уставал, редко приходил на вечерние представления, и мы все реже собирались в его кабинете. Бывало, я постучу, приоткрою дверь в кабинет и увижу Георгия Семеновича. Он сидит за столом, подперев голову руками, напоминая мне одинокую печальную птицу. В тот год мы не выпустили в Ленинграде ни одной новой репризы.

Сегодня к нам в гардеробную зашел артист Дымко. Он посмотрел, как я делаю себе из гуммоза нос, и сказал: — А ты зря гримируешься. Выступай без всякого грима. У тебя и так глупое лицо. Может быть, он и нрав. Попробую завтра нос не лепить.

Каждый раз, работая в Ленинграде, ощущаешь особую нехватку времени. Во — первых, в городе много друзей. Со всеми хочется встретиться. Во — вторых — музеи, театры. Везде нужно побывать. А времени нет, и ты вынужден сидеть в душном цирке и репетировать. Репетировать приходилось много. В минуты отчаяния мы приходили к Георгию Семеновичу. И он помогал нам обрести спокойствие.

Понимая, что с авторами альянса у нас не выходит, Венецианов пригласил одного художника. Репризы этот художник не писал, но зато давал идеи. Этот человек приходил в цирк, смотрел работу клоунов, а потом произносил несколько фраз, которые служили толчком, пробуждали фантазию и помогали артистам придумать что — нибудь новое. Рассказывали, как художник пришел к Венецианову, у которого сидел клоун Борис Вяткин. Зашел разговор о том, что у Вяткина нет выходной репризы, а на носу премьера.

Художник хмыкнул и сказал одну фразу:

— Подумайте о Тарзане.

Борис Вяткин ухватился за эту идею. В то время в кинотеатрах шла серия зарубежных фильмов о Тарзане — диком человеке из джунглей. И Вяткин решил сделать пародию на фильм. На премьере Борис Вяткин, одетый в звериную шкуру, появлялся из оркестра и на канате — лиане перелетал на манеж, при этом громко кричал по — тарзаньи. На крик клоуна из всех проходов выбегали многочисленные собачки Манюни. Реприза имела успех.

И вот в антракте к нам в гардеробную вошел пожилой мужчина со взъерошенными седыми волосами, в черном поношенном пальто, из — под которого выбивался яркий шарф. Художник представился и спросил, что мы хотим. Весь антракт мы говорили о своих репризах, а после представления вернулись в гардеробную и продолжили разговор, во время которого художник сидел молча и все время кивал головой.

Позже в гардеробную зашел Венецианов и сказал вполголоса:

— Я забыл вас предупредить, что этот человек плохо слышит. Ему все надо кричать на ухо.

Весь предыдущий разговор пришлось прокричать на ухо. Художник хмыкнул и произнес:

— Подумаю.

Но больше в Ленинграде мы этого человека не видели. Спустя несколько лет он позвонил мне в Москве. Я пригласил его домой, надеясь, что на этот раз он скажет гениальную фразу и наш репертуар обогатится новой репризой.

Два часа он просидел у нас. Мы всей семьей разговаривали с ним и накричались до хрипоты. Художник предложил сделать странный трюк с ковриком, который должен неожиданно сам свертываться.

Из вежливости я поблагодарил его, хотя и понимал — коврик нам ни к чему. Прощаясь, я крикнул ему на ухо:

— Заходите, когда что — нибудь придумаете еще! — Он посмотрел на меня своими печально — удивленными глазами и тихо сказал:

— А что вы все кричите? Я ведь прекрасно слышу. У меня в очки вставлен слуховой аппарат.

…В Ленинграде возникла проблема с нашими клоунскими костюмами. Мы выходили на манеж в костюмах, которые остались у нас еще со времен «Наболевшего вопроса». Ленинградской художнице Татьяне Бруни, часто оформлявшей программы цирка, заказали сделать для нас эскизы новых костюмов. Эскизы нам не очень понравились, но, так как их все хвалили, пришлось согласиться. Тем не менее, когда во второй программе мы выходили в новых костюмах, то смотрелись лучше, приличнее, чем раньше. Только спустя семь лет, после долгих экспериментов, художник Фальковский сделал эскизы костюмов, которые нам пришлись по вкусу, и мы их больше не меняли. В них бесчисленное количество карманов, в которые можно спрятать графин с водой, огромный бутафорский нож, пузатую бутылку и даже собаку или кошку, если потребуется.