Феликс Медведев - После России

— Я понимаю, что вопрос ваш иронический. Если же серьезно, я так отвечу: как литератор, я живу только русским языком. Французы мне ревниво иногда говорят: «Во Франции вы жили двадцать пять лет, а что вы написали по-французски? Ни-че-го!» Они не совсем правы, по-французски я написала книгу о Блоке, но это не художественная вещь; роман, к примеру, или повесть я не смогла бы написать по-французски.

Русский язык для меня все. Я бы так сравнила: человеку, который всю жизнь лепит из глины, вдруг говорят, почему вы не работаете по металлу. Так и я: русский язык для меня — глина на всю жизнь.

У меня никогда не было какой-то нервности, что русский язык улетучится, что я его забуду. Помогало многое, в том числе и чтение советской литературы, и это, помимо всего прочего, я должна была делать профессионально. Я покупала журналы «Новый мир», а еще раньше «Красная новь». Конечно, затраты, но — необходимые. Знакомство с текущей советской литературой помогало мне выжить. А знаете, какое для меня было удовольствие открыть Ю. Олешу и В. Каверина, блистательных советских писателей.

Я горжусь, что мои книги, изданные на Западе, тайно привозились в Россию. Наверняка это было рискованно, не наверняка, а точно, об том мне говорили мои друзья. У одного из них, он потом стал эмигрантом, в доме была штаб-квартира по чтению Берберовой. Он мне сообщил, что не может показать, во что превратились мои книги после их почти круглосуточного беспрерывного употребления на потоке. Конечно, мне это приятно.

Я знал, что журнал «Дружба народов» готовит публикацию романа «Железная женщина», и попросил Нину Николаевну сказать несколько слов об этой, вещи.

— Когда я села за роман об этой женщине, для меня был очень важен факт приезда Будберг в Москву после смерти Горького. Почему это так важно? Потому что именно она выполнила задание ГПУ и привезла Сталину итальянский архив Горького, а в нем содержалось то, что особенно интересовало Сталина, — переписка Горького с Бухариным, Рыковым и другими советскими деятелями, которые, вырвавшись из СССР в командировку, засыпали Горького письмами о злодеяниях «самого мудрого и великого». Так вот, я написала ее дочке письмо с четырнадцатью вопросами, а среди них был один, главный для меня: «Посещала ли Ваша мать Москву между 1921 годом, когда она убежала из России, и 1952-м, когда она официально приехала повидать Екатерину Павловну Пешкову?» И дочь Будберг, запутавшись в ответах, проговорилась. Подтверждение этому я нашла в письме (март 1935 г.) Алексея Толстого к жене Наталье Крандиевской, где он сообщает, что Мария Игнатьевна недавно приехала и завтра уезжает. И еще одно подтверждение: нашлась фотография, где Будберг рядом со Сталиным идет за гробом Горького.

— Нина Николаевна, сейчас в России гласность и писать и печатать можно практически все и обо всем. Но мне кажется, у вас есть вещи, которые и нынче не преодолеют запретов.

— Что вы имеете в виду? А, поняла: мой роман о Чайковском. Да, да, тут я вынуждена с вами согласиться. Думаю, что после опубликования в России «Лолиты» Набокова и «Гоморры и Содома» Пруста через какое-то количество лет. если Россия вообще будет дела и невредима, на что я хочу надеяться, и какие-то овощи еще будут там произрастать, я надеюсь мой «Чайковский» будет опубликован. Считаю, что этот роман принципиальнее «Лолиты» в сто раз. Некоторые могут сказать: «Боже упаси, это постыдная вещь, та-кое о великом композиторе! Как можно?» Но у меня к гомосексуализму самое либеральное отношение. Многие мальчики проходят через этот опыт. Почему это надо скрывать? Английская королева Виктория просто радуется в гробу, ведь она многое запрещала. Но как же молчать о чем-то. если это жизнь и это правда?!

Впрочем, я будто бы жалуюсь вам на русскую судьбу моего «Чайковского», выходит, я вроде бы жалуюсь на журнал «Музыкальная жизнь», который пока не думает печатать этот роман, хотя «Бородина» они публикуют.

— Что вы скажете о Горьком, ведь вы его хорошо знали? Был ли он вашим кумиром?

— Я люблю Горького, но он из девятнадцатого века. Он не для меня. Я училась у Кафки, Джойса, Пруста, но никогда — у Горького. Знала я его, конечно, неплохо, я много с ним разговаривала и общалась…

Нина Николаевна провела несколько часов с сотрудниками музея Горького и осталась очень довольна этой встречей.

— Александр Керенский был свидетелем на вашей с Николаем Васильевичем Макеевым свадьбе. Вы знали хорошо Керенского. Скажите, сожалел ли он о своей во многом неудавшейся жизни?

— Ну что вы, он был раздавлен, абсолютно раздавлен после выезда из России. Политическая карьера Керенского связана с масонством. Да, он соблюдал царские союзы, но Франция была для него, как и для всех масонов, прежде и превыше всего. Как же можно было бросить Францию в такой час?! В свое время мне казалось. что Александр Федорович, со своей точки зрения, прав, ведь немцы стояли под Парижем. Париж пал бы в три дня, если бы русская армия помирилась с немецкой. Он это, конечно, понимал. Поэтому до последнего. до 25 октября семнадцатого года, немцы старались наступать. Не выходило в Карпатах, наступали в Польше. Конечно, с точки зрения русского человека, Керенский мог сказать, что ради французов он дал возможность Ленину захватить власть. Если бы он арестовал Ленина в июле и замирился бы с немцами, революции могло не быть…

— Нина Николаевна, какова судьба вашего уникального архива? Где он?

— Меня часто спрашивают об этом, но я не то чтобы избегала, а считала, что не всем это интересно знать, при каких условиях я отдала их в университетские подвалы. Я приехала в США осенью пятидесятого года и привезла с собой из Парижа, где пробыла почти четверть века, огромный ящик с бумагами — все то, что я спасла в свое время из квартиры Ходасевича, разгромленной немцами. Я унесла все, что могла, как муравей, на своем горбу. Денег на такси у меня не имелось. Бумаги я решила везти с собой в Америку, потому что совершенно не представляла, куда я могу их спрятать в Париже.

В моей новой обители в США ящик этот занимал много места, комната была маленькая. Кроме того, мне говорили, почему бы не отдать или продать содержимое ящика в какой-нибудь университет или хранилище. И день такой настал. Ко мне пришел мой добрый знакомый, историк Борис Иванович Николаевский, женатый, кстати, на родственнице Бухарина, так что он Бухарина видел за границей (что, вероятно, Бухарину не помогло в дальнейшем). Вместе мы открыли драгоценный ящик: автографы, газетные, журнальные публикации Ходасевича, тетради, которые я, помню, сшивала цветной бумагой, а он в них вклеивал вырезки из «Возрождения», «Последних новостей», где регулярно печатался. Были в ящиках мои материалы. Все это я предложила Борису Ивановичу купить. За какую цену? Вы думаете, я тогда понимала в этом? Борис Иванович был человек небогатый, как и все эмигранты, и он сказал: «Я могу дать 50 долларов». А у меня в кармане в тот момент было только пять долларов, и на следующее утро я должна была внести плату за гостиницу, в неделю я платила пятнадцать долларов. В этой ситуации я сказала: «Хорошо». Теперь, когда я рассказываю об этом, все смеются. Но не пугайтесь, с архивом ничего не случилось. В конце концов, он благополучно хранится сегодня в двух великолепных американских архивах, в Стенфорде и в Йеле. В этих архивах много интересного для России…