Василий Зеньковский - Дети эмиграции. Воспоминания

— Так странно было уезжать. Море тихо катило свои волны и с легким шуршанием ласкалось о прибрежные камни.

— Босиком в холодную, дождливую ночь перешел я польскую границу с маленьким братом на руках. Перед этим голодали целый год. Как дошел, не могу понять, потом долго болел.

— При отъезде я видел битву ледоколов во льдах. Наш капитан сказал, что это в первый раз случилось в аире. Затертые льдами ледоколы стреляли друг в друга. Больше всего я люблю северное сияние.

— Я был как каменный и все смотрел на русскую землю. Когда увидим ее опять?

— Мы все начали молиться. Прощай, дорогая Родина.

— Холодно. Дико воет ветер, бьет в лицо, пронизывает самую душу. Грустно и тоскливо. Вокруг поля, набухшие от осеннего дождя, под копытами хлюпает грязь. Впереди бьется разорванный флаг. Так мы уезжали <���…>

Теперь перейдем к описанию странствования детей и подростков по белу свету. Начнем опять с малышей:

— Шли и ехали 23 дня, не раздеваясь и засыпая обыкновенно на 2–3 часа.

— Я шел, пока не отморозил себе обе ноги, дальше ничего не помню. Очнулся много позже.

— Мы шли через безводные пустыни с уральцами 52 дня.

— 300 верст прошли, питаясь чем попало.

— Нас бросили все, и мы шли, мучились и опять шли, затая тихую скорбь и жгучую ненависть ко всем людям.

— Шли по 30 верст в день. Ночью грелись у костров. Ветер и мороз не давали уснуть. Есть давали только в первые дни.

— Мы долго ехали через всю Сибирь, под обстрелом, среди болтающихся на телеграфных столбах трупов, их нельзя забыть.

— Я долго шла, а когда не могла, меня перенесли, а все-таки не бросили.

— Во время дороги я увидел и сам пережил столько, что простому смертному всего не рассказать.

— Мы так долго скитались, что я начал чувствовать себя несчастным, темным на всю жизнь человеком, и так мне себя было жалко и хотелось учиться.

— Я странствовал по своей Родине взад и вперед, пока не попал за границу, где начал носить тяжести.

— И пошли мы, два маленьких мальчика, искать по свету счастья. Да так и скитались пять лет.

Неподражаемые маленькие географы. Вот несколько образчиков талантливых описаний и открытий учеников 1-го и 2-го классов:

— Целыми днями видели только воду, но вот уже чаще видели горы и, наконец, стали видеть города. Я на все смотрел. Раз вышел на палубу. Пароход стоит. Люди кричат. Очень тепло. Это был город Египет.

— Ехали месяц, пили воду с нефтью. На трубе пекли пышки. Папа заболел кровавым желудком, а я тифом. Доктор говорил — умрем, а мы выздоровели. А сюда я попал так: сели на пароход в Черное море, потом в Синее море и через Каспийско море, а слезли на берег Солунь и приехали в губернию Пардубицы.

— Я ходила совсем голая, в маленьких трусиках. В Сингапуре на пароходе купили много обезьян, я с ними играла, а большая обезьяна меня больно укусила. Больше я ничего не помню о России.

— Ездил я и по Туре, по Тоболу, Иртышу, Оби и Томи, и всегда мне было очень плохо.

— Мы долго бродили по лесу. Ночью перебрались через маленький ручей. Маме было тяжелее всех: она несла на руках моего маленького брата и горячо молилась, чтобы он не закричал, а то все наше дело пропало. Ему дали лекарства — опий. Мы были одеты во все черное. Присели в канаве, как камни, когда проходили солдаты.

— Как раз в это время было Рождество Христово. В вагоне была елка. Пришел капитан и сказал, что мост у Ростова взорван. Папа связал аэропланные лыжи, и мы побежали. Был мороз. Я и брат плакали. Мама успокаивала, а у нее было воспаление легких. Дон был замерзший. Моя мама скончалась только у Тихорецкой.

— Мы много ездим, ожидая смерти от большевиков, от батьки Махно, от разбойников и дезертиров.

— Наша семья такая: мама в Бельгии, брат в Индокитае, папа неизвестно где, а я здесь<���…>

Старшие путешествовали не меньше, чаще одни, по России. Заграница до гимназии у них слилась в один полуголодный, часто унизительный и безнадежный кошмар. Они больше останавливаются на отдельных характерных эпизодах:

— Мы ездили долго, жили плохо. В одном городе мамина собачка стала лизать ноги какому-то нищему, я очень испугалась, думая, что нищий нас украдет. Он подошел к нам совсем близко, но ничего не говорил. Мы повернули домой, а нищий пошел сзади. Когда мама увидела нищего, ей сделалось плохо. Нищий снял бороду — это был наш потерявшийся папа.

— Мы так много ездили, что городов не помним. Помню только, что раз толпу на базаре разорвала огненная масса. Полетели руки, ноги, головы. В минуту все стихло. Когда я очнулся, около моей головы по мостовой текла красная струйка крови.

— Мне приходилось тонуть четыре раза, но так как на море всегда кто-то спасает, то я к этому привык.

— Путешествовали мы долго, только всегда деньги быстро кончались, а так интересно<���…>

— Я бродил один и видел, как в одном селе на 80-летнего священника надели седло и катались на нем. Затем ему выкололи глаза и наконец убили.

— Наконец и я сам попал в Чека. Расстреливали у нас ночью по 10 человек. Мы с братом знали, что скоро и наша очередь, и решили бежать. Условились по свистку рассыпаться в разные стороны. Ждать пришлось недолго. Ночью вывели нас и повели. Мы ничего, смеемся, шутим, свернули с дороги в лес. Мы и виду не подаем. Велели остановиться. Кто-то свистнул, и мы все разбежались. Одного ранили, и мы слышали, как добивают. Девять спаслось. Голодать пришлось долго. Я целый месяц просидел в темном подвале.

— Долго оставаться на одном месте нам было нельзя. Мама не жалела себя и служила иногда в пяти местах. Потом заболела, тогда я торговал табаком. Последний год мы ели немолотую пшеницу. У нас был один большой глиняный горшок, в нем и варили на три дня.

— Пришлось мне жить в лесу. Долго я бродил один. То совсем ослабеешь, то опять ничего. Есть пробовал все. Раз задремал, слышу: кто-то толкается. Вскочил — медведь. Я бросился на дерево, он тоже испугался и убежал. Через неделю было хуже: я встретил в лесу человека с винтовкой на руке; он шел прямо, крича, кто я. Я не отвечаю, он ближе. Я предложил бросить винтовку и обоим выйти на середину поляны. Он согласился. Тогда я собрал все силы, прыгнул к винтовке и спросил, кто он. Он растерялся и заплакал. Тогда мне стало стыдно, я швырнул винтовку и бросился к нему. Мы расцеловались. Я узнал, что он такой же изгнанник, как и я. Мы пошли вместе<���…>

Да, многое видели эти дети. А сколько пережили? Ведь часты явные умолчания, недомолвки, большинству просто не хватило времени, чтобы рассказать больше. От выводов воздержались все. Есть только несколько попыток вскользь резюмировать пережитое. Может быть, они вовсе не характерны, не типичны для большинства, но все же интересны: