Ким Филби - Неизвестный Филби

Задумав приготовить на обед утку по-пекински, Ким строго выполняет все советы китайского кулинара. Птица должна провисеть всю ночь на сквозняке, чтобы основательно просохнуть, прежде чем попасть в духовку. Только тогда мясо будет нежным, а корочка хрустящей. Ким долго выбирает подходящее место, куда бы подвесить тушку. Наконец вбивает гвоздь в косяк двери, ведущей на кухню. Правда, впоследствии я уговорила его жарить утку без предварительной экзекуции, и мы пришли к обоюдному согласию, что по своим вкусовым качествам она не уступает подвешенной.

Свою квартиру Ким очень любил, но жаловался, что маловата кухня. Ему было недостаточно места, чтобы развернуться в полную силу, и мешало даже мое присутствие. Поэтому я торопилась перемыть и почистить всякую снедь прежде, чем он приступит к стряпне. Ким работал поваром увлеченно и сосредоточенно и не терпел никакого вмешательства. Даже в кабинете, занимаясь своей основной работой за письменным столом, он не выглядел таким серьезным, как на кухне. Казалось, что именно на кухне, глядя в кастрюлю, он решает мировые проблемы. Пока он колдует, растет гора грязной посуды, которую я потихоньку перемываю, чтобы освободить ему поле деятельности.

Работая, Ким то и дело вытирает руки о свои брюки, и я спешу повязать ему фартук. Тем не менее его руки упорно тянутся к штанам. Пришлось сшить ему такой передник, который опоясывал его, как юбка, окончательно закрыв доступ к брюкам.

За чистоту брюк Кима я вела долгую и безуспешную борьбу. Он любил фланелевые брюки, но я не могла найти их в продаже. И только в Венгрии мне посчастливилось купить несколько отрезов фланели, из которой в Москве сшили пять пар брюк. Мне не удавалось приучить Кима аккуратно вешать свои брюки, и они быстро принимали неопрятный вид. А он уверял, что фланелевые брюки непременно должны быть старыми, мятыми и грязноватыми, чтобы чувствовать себя в них уютно. На мои замечания Ким отвечал, посмеиваясь:

— Это хороший стиль. Недаром обо мне писали, что я небрежно элегантен.

На это трудно было возразить.

Раз в неделю мы ходили на Главпочтамт, где Ким абонировал почтовый ящик. Там он получал газеты «Таймс» и «Геральд трибюн», а также журналы «Тайм» и «Санди таймс». Этот адрес, в отличие от домашнего, который тщательно скрывался, был известен за рубежом, и на него поступала корреспонденция со всего мира. Большинство писем благополучно доходило и с таким адресом: «Киму Филби. Кремль. Москва» или «Генералу Филби. Лубянка. Красная площадь». Помимо бесконечных просьб дать интервью он получал массу религиозных писем, а также… предложения вступить в брак.

Мне запомнилось письмо одной леди из Лондона с предложением руки и сердца. Копию этого письма, по ее словам, она отправила в ООН Курту Вальдхайму. Во втором письме «невеста» сообщала, между прочим, что составила завещание в пользу Кима. После продолжительного перерыва она прислала третье письмо, в котором объяснила свое молчание тем, что была в госпитале, но просила не беспокоиться о ее здоровье. К этому письму была приложена фотография. Когда я ее увидела, меня перестали терзать муки ревности. Больше писем от нее не приходило.

Среди некоторых сохранившихся писем я обнаружила такой комментарий Кима: «Любопытно заметить, что это письмо, пришедшее в мое отсутствие с канадской маркой, адресовано мистеру Киму Филби — Кремль, Москва, Россия. Странно, что половина писем, которые я получаю от религиозных маньяков, посланы из Канады, тогда как предложения вступить в брак приходят главным образом из Англии и Франции».

Мы шли к Почтамту всегда пешком по бульварам: Петровскому, Страстному, Сретенскому. Я едва поспевала за Кимом, который был неутомимым ходоком. При подъеме от Трубной площади к Сретенке я и вовсе не могла угнаться за ним и пищала: «Не беги». Возвращались мы тем же путем или на такси, если ноша была тяжелой.

Дома, сортируя газеты, Ким всегда раздражался, так как приходили они в обратной последовательности. Так, например, 1 февраля он получил номера от 15,16,19, 20 января, а 8 февраля — от 5, 7, 10 и 18 января. Кураторы его уверяли, что в таком порядке газеты присылают из-за границы (кажется, в этом их убедили на Почтамте). И газеты, и журналы были либо скручены в рулоны, либо сложены гармошкой. Ким, обстоятельный во всем, расправлял их, укладывая между тяжелыми атласами, и сверху водружал чугунный утюг.

На следующее утро он вытягивал из-под пресса один экземпляр «Таймс», сгорая от нетерпения приняться за кроссворд, который называл гимнастикой для мозгов. Эти кроссворды были необычайно сложными, не имеющими ничего общего с нашими. Подаренную кем-то книгу подобных нашим английских кроссвордов Ким сразу отбросил — слишком легко и скучно. Однажды куратор попросил прочитанные Кимом газеты для какого-то англичанина, который потом спрашивал:

— Кто этот гениальный человек, который разгадывает все кроссворды? Я, прожив всю жизнь в Англии, до сих пор не могу понять их принципа.

Услышав это, я обрадовалась, мне стало легче мириться с собственной тупостью, так как и я не могла разобраться в системе и логике построения кроссвордов даже после объяснений Кима. Ему же удавалось разгадать любой кроссворд до конца, не оставив ни одной незаполненной клеточки.

Мой Ким буквально светился от счастья и любил напевать:

— Every day is a holiday because I married to you [30] Каждый день — праздник, потому что я женился на тебе (англ.). .

Я и сейчас вижу его лицо, яркие искристые глаза, слышу, как он заливисто смеется моим шуткам, запрокидывая голову. В письме Грэму Грину от 6 июня 1980 года он писал: «Итак, тебе не по душе твои 75. Мне до этого рубежа еще семь, так что могу выразить тебе лишь сочувствие. Мой собственный шестой десяток оказался наиболее счастливым по сравнению с любым другим периодом. Работа идет довольно успешно, насколько позволяют вынужденные ограничения избранной мною профессии, и моя личная жизнь — такая богатая смесь всего, что мне по силам; никаких утомительных общественных обязательств и достаточно путешествий, чтобы по достоинству оценить родные Пенаты, ожидающие моего возвращения. Полученное воспитание подсказывает мне, что восхвалять свою жену — это дурной тон (наша 10-я годовщина в сентябре — Боже мой!). Так что я просто скажу, что и теща у меня тоже замечательная».

— Я так счастлив с тобой! — без конца повторял он, изумленно качая головой. — У меня никогда не было такой женщины.

Я не разделяла его восторга, считая себя заурядной личностью.

— Ты не можешь этого понять, — говорил он и пытался объяснить: — Мне никто никогда ничего не давал — все только брали.

А мне казалось, что его просто невозможно не любить, поэтому так хотелось доставлять ему радость!