Елена Скульская - Компромисс между жизнью и смертью. Сергей Довлатов в Таллине и другие встречи

И в самом финале: Женя рассказывал мне не только о проводах Бродского в Нью-Йорке, но и о том, как потом Поэта решили все-таки похоронить в Венеции. Эти вторые похороны, по словам Рейна, были проникнуты не только скорбью, но и очнувшимся в людях желанием продемонстрировать себя и свои заслуги перед литературой…

Словом, этот рассказ Евгения Рейна побудил меня написать стихотворение, посвященное Иосифу Бродскому:

Эстонская художница Валли Лембер-Богаткина и ее муж – русский художник Владимир Богаткин были близкими друзьями моих родителей. С детства я помню их приходы в наш дом – шумные (Владимир был балагуром) с непременными щедрыми подарками – рисунками, графическими листами, акварелями, альбомами, огромными картинами маслом. На одном графическом листе – вид на старинную церковь Нигулисте из окон нашей квартиры. Как-то на вечеринке Владимир Богаткин – в нашем доме любили веселые хмельные выходки – по просьбе мамы разрисовал стены в туалете – там были наклеены легкомысленные ножки, вырезанные из журналов, а художник пририсовал к ним еще более легкомысленные, забавные и пышно-эротичные тела. Потом, на протяжении многих лет, ремонт непременно огибал этот коллаж или, точнее, инсталляцию…

(Дружите с художниками, и ваш дом никогда не будет нуждаться в ремонте – стены, как у меня, будут завешаны картинами и ветшающие обои никто не увидит.)

Владимира Богаткина давно нет, как нет и моих родителей, родственные отношения с Валли передались по наследству; казалось, она легко миновала старость и в девяносто четыре года выглядела так, словно у нее еще всё впереди, и масса надежд и мечтаний не дают ей уснуть по ночам. Не один десяток лет я бывала у нее в мастерской, где всегда отвлекала ее от работы, где всегда на мольберте стоял незаконченный портрет или пейзаж. На влажных акварелях сосны крепко держат корнями прибрежные валуны, пейзажи пахнут морем.

Да, она рисовала до последнего дня жизни и, подшучивая над своей «паспортной» старостью, просила порой уточнить у ее сыновей, сможет ли она меня принять. Память у нее была отменная: за несколько месяцев до смерти она участвовала в радиовикторине и выиграла несколько тысяч евро, ответив на все вопросы.

Валли была маленькая, с голубыми прозрачными глазами. Словно два камешка на дне ее акварелей.

А у Владимира Богаткина пейзажи маслом темные, мрачные, болотистые, торфяные, а рисунки лунные и пепельные.

Я хочу вам рассказать историю небывалой любви, связавшей трех художников и несколько стран; эта история просится в кинематограф – можно было бы написать «фильм основан на реальных событиях» и можно было бы показать реальные картины трех живописцев. Собственно, рассказываю не я, рассказывает сама Валли Лембер-Богаткина.

Валли была убеждена в том, что ей заведомо уготована редкостная судьба:

– Подумай сама: я родилась ровно в двенадцать часов в ночь с субботы на воскресенье, с 29 на 30 октября; врач сказал: давайте сделаем девочку помоложе, – и меня записали 30 октября. Мне подарен лишний день жизни, и он – праздничный. Этот праздник я все еще берегу, я никогда не разбрасывалась временем попусту.

В тринадцать лет, в 1935 году, я уже поступила в Высшую художественную школу, а до этого у меня были постоянные конфликты с учителями, поскольку на всех уроках я только рисовала – в тетрадях, альбомах, учебниках. В нашей семье не было художников, мама – домохозяйка, папа – строитель, и, конечно, они понимали, что это никакая не профессия – рисовать, но мешать мне не стали, да я думаю, это было невозможно. Прочтя свое имя в списке поступивших, я всю дорогу до дома шла и плакала. «Девочка, что ты плачешь?» – спрашивали меня прохожие. «От счастья», – отвечала я.

Я училась с упоением, с утра до позднего вечера, по два курса проходила за один год и закончила Высшую школу с отличием. А в то время для всех выпускников-отличников устраивал прием во дворце Кадриорг президент страны Пятс. Я была в национальном костюме, а на ногах у меня были новенькие туфли, которые непереносимо жали. От боли я опустила глаза и вдруг вижу: сам президент вышел к нам не в парадных башмаках, а в домашних туфлях – очень красивых, в клеточку, но домашних!

И представляешь: через шестьдесят шесть лет, день в день, на том же месте, в том же зале того же дворца, президент Рюйтель вручил мне Белый крест за заслуги перед Отечеством.