Владлен Логинов - В.И. Ленин. Полная биография

Для любителей психологического анализа это объект самого пристального внимания. Пусть же задумается над ним и наш читатель.

Первые же разговоры с Плехановым, рассказывает Владимир Ильич, «сразу показали, что он действительно подозрителен, мнителен и [всегда считает себя донельзя правым]. Я старался соблюдать осторожность, обходя “больные” пункты, но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали маленькие “трения” в виде пылких реплик Г.В. на всякое замечаньице… Г.В. проявлял абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы. Самые отдаленные намеки на то, что и он впал в крайности (напр., мой намек на опубликование частных писем и на неосторожность этого приема), приводили Г.В. прямо в отчаянное возбуждение…» 519.

«К “союзникам” [“Союзу русских с.-д. за границей”] он проявлял ненависть, доходившую до неприличия (заподозривание в шпионстве, обвинение в гешефтмахерстве, в прохвостничестве, заявления, что он бы “расстрелял“, не колеблясь, подобных “изменников” и т. п.)…»

Что касается отношений с «Бундом», то тут Плеханов «проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря, что наша цель – вышибить этот Бунд из партии, что евреи – сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя “в пленение” “колену гадову” и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и Г.В. остался всецело на своем, говоря, что у нас просто недостает знаний еврейства, жизненного опыта в ведении дел с евреями» 520.

И уж совсем невозможным становится обсуждение вопроса об отношениях со Струве и Туганом. Во-первых, «Г.В. старался в спорах представить дело так, будто мы не хотим беспощадной войны со Струве, будто мы хотим “все примирить” и проч.». А когда ему на фактах показали, что и в 1895-м и в 1897 году именно он уклонился от полемики, а никак не Ульянов, «Г.В., – пишет Владимир Ильич, – заявил после горячего спора, кладя мне руку на плечо: “Я ведь, господа, не ставлю условий, там обсудим все это сообща и решим вместе”. Тогда это меня очень тронуло» 521.

Становится очевидным, что псковская формула «мы – редакторы, они – ближайшие сотрудники» не сможет служить основой согласия. И Ульянов, и Потресов предлагают – «соредакторство». Однако поведение Плеханова свидетельствует о том, что и такое положение он вряд ли примет.

Взяв, к примеру, у Потресова проект заявления «От редакции», Г.В. сказал, что поправит лишь стиль и «приподнимет слог». Но при встрече с Ульяновым он вернул проект без единой помарки. Повторные просьбы исправить текст результата не дали. Тогда Ульянов сам правит его, выбрасывая все то, что Плеханов счел «оппортунистичным»: возможность дискуссий между сотрудниками и т. п.

И тем не менее, когда на следующем заседании это заявление стали читать, Г.В. «вскользь, мимоходом, бросил ядовитое и злое замечание, что он-то бы… уж, конечно, не такое заявление написал. Вскользь брошенное, кстати, прибавленное к какой-то фразе иного содержания, – пишет Владимир Ильич, – это замечание Г.В. меня особенно неприятно поразило: идет совещание соредакторов, и вот один из соредакторов (которого два раза просили дать свой проект заявления или проект исправлений нашего заявления) не предлагает никаких изменений, а только саркастически замечает, что он-то бы уж, конечно, не так писал (не так робко, скромно, оппортунистически – хотел он сказать). Это уже ясно показало, что нормальных отношений между ним и нами не существует» 522.

А когда, после уже упоминавшейся реплики Плеханова о том, что вопрос о Струве и Тугане решим «сообща и вместе», Ульянов и Потресов предлагают их « условное приглашение», «Г.В. очень холодно и сухо заявляет о своем полном несогласии и демонстративно молчит в течение всех наших довольно долгих разговоров с П.Б. [Аксельродом] и В.И. [Засулич], которые не прочь и согласиться с нами. Все утро это проходит под какой-то крайне тяжелой атмосферой: дело безусловно принимало такой вид, что Г.В. ставит ультиматум – или он, или приглашать этих «прохвостов» 523.

Ульянов и Потресов ловят себя на том, что чем жестче ведет себя Плеханов, тем упрямее становятся и они сами: «Невероятная резкость Г.В. просто как-то инстинктивно толкает на протест, на защиту его противников». А это уже никуда не годилось, ибо настроение начинало заслонять дело. «Видя это, мы оба с Арсеньевым решили уступить и с самого начала вечернего заседания заявили, что “по настоянию Г.В.” отказываемся [от приглашения Струве]. Встречено это заявление было молчанием (точно это и само собою подразумевалось, что мы не можем не уступить!). Нас порядочно раздражила эта “атмосфера ультиматумов” (как формулировал позже Арсеньев) – желание Г.В. властвовать неограниченно проявлялось очевидно» 524.

На другой день, в воскресенье «собрание назначено не у нас, на даче, а у Г.В. Приезжаем мы туда. Входит Г.В. и зовет нас в свою комнату. Там он заявляет, что лучше он будет сотрудником, простым сотрудником, ибо иначе будут только трения, что он смотрит на дело, видимо, иначе, чем мы, что он понимает и уважает нашу, партийную точку зрения, но встать на нее не может. Пусть редакторами будем мы, а он сотрудником.

Мы совершенно опешили, выслушав это, прямо-таки опешили и стали отказываться. Тогда Г.В. говорит: ну, если вместе, то как же мы голосовать будем; сколько голосов? – Шесть. – Шесть неудобно. – “Ну, пускай у Г.В. будет 2 голоса, – вступается В.И. [Засулич], – а то он всегда один будет, – два голоса по вопросам тактики”. Мы соглашаемся.

Тогда Г.В. берет в руки бразды правления и начинает в тоне редактора распределять отделы и статьи для журнала, раздавая эти отделы то тому, то другому из присутствующих – тоном, не допускающим возражений.

Мы сидим все как в воду опущенные, безучастно со всем соглашаясь и не будучи еще в состоянии переварить происшедшее. Мы чувствуем, что оказались в дураках, что наши замечания становятся все более робкими, что Г.В. “отодвигает” их (не опровергает, а отодвигает) все легче и все небрежнее, что “новая система” de facto всецело равняется полнейшему господству Г.В. и что Г.В., отлично понимая это, не стесняется господствовать вовсю и не очень-то церемонится с нами. Мы сознавали, что одурачены окончательно и разбиты наголову…».

«Как только мы остались одни, как только мы сошли с парохода и пошли к себе на дачу, нас обоих сразу прорвало. Тяжелая атмосфера разразилась грозой. Мы ходили до позднего вечера из конца в конец нашей деревеньки, ночь была довольно темная, кругом ходили грозы и блистали молнии. Мы ходили и возмущались. Помнится, начал Арсеньев заявлением, что личные отношения к Плеханову он считает теперь раз навсегда прерванными и никогда не возобновит их. Его обращение оскорбительно. Он нас третирует и т. д. Я поддерживал всецело эти обвинения.