Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Время от времени он бывал у немецкого социал-демократа М. Бера, корреспондента с.-д. газет, впоследствии автора «Истории социализма в Англии» и других книг.

Джордж Реймент вспоминал впоследствии:

«На вид это был простоватый, нескладный, но добродушный человек. Он провел меня в свою комнату, усадил на старый, шатающийся стул и сказал на языке, который с большой натяжкой можно было назвать английским:

— Надеюсь, мы с вами подружимся.

Но подружиться, пожалуй мы с Лениным так и не смогли.

Ленин очень быстро запоминал новые, незнакомые ему слова, немного хуже усваивал грамматику, а вот с произношением у него было совсем плохо. Но стоило только сделать ему какое-нибудь замечание, как он начинал нервничать и бурчать:

— Черт знает, что за язык! Из всякого говна пона-придумывали правил, прости, Наденька.

Крупская — ужасно некрасивая, сутулая, выглядевшая на много старше своих лет женщина, впрочем, не без опасной хитринки в глазах, — сначала тоже пыталась усовершенствовать свою разговорную английскую речь, но убедившись, что эта работа для нее слишком изнурительная, вскоре бросила.

Да и с Лениным мы прозанимались недолго. После нескольких минут занятий всякий раз начинало казаться, что это не ты даешь уроки английского языка, а тебе дают. Если я ему указывал на его ошибки, то он тут же начинал мне доказывать, что это, оказывается, несовершенен английский язык. В конце концов, вскоре эти споры нам обоим надоели.

Больше всего эта семья меня поразила какой-то жуткой неприспособленностью к бытовым проблемам. В их квартире было постоянно неубрано, словно хозяева собираются вот-вот куда-то переехать. Я ни разу не видел, чтобы Крупская занималась по хозяйству. В моем присутствии она или читала, или, что бывало значительно чаще, молча часами следила за нашими занятиями. Не знаю, говорил ли этот факт об их бедности, но чая в этом доме я так ни разу и не удостоился. Хоть, повторяю, с Лениным прозанимались не долго».

Уже известный читателю Николай Алексеев оставил о пребывании Ленина и Крупской в Лондоне и такие воспоминания:

«Надежда Константиновна постоянно сидела за расшифровкой и зашифровкой корреспонденции из России и в Россию. Помнится, мне пришлось списать не один десяток писем с немецкого письмовника, чтобы Надежда Константиновна могла потом написать между строк шифром симпатическими чернилами?

Владимир Ильич работал в читальном зале Британского музея или у себя дома. Иногда они ездили за город или посещали лондонские музеи. Великолепный естественнонаучный музей в Южном Кенсингтоне не произвел на него особенного впечатления, зато лондонский Зоологический сад весьма ему понравился: живые животные занимали его больше, нежели чучела.

Иногда удавалось вытащить Владимира Ильича и Надежду Константиновну на какое-нибудь английское собрание. Из этих собраний помню ирландский митинг, на котором выступал тогдашний вождь ирландцев Джон Редмонд, и маленькое собрание в одном из социалистических полурабочих клубов.

Дорожа своим временем, Владимир Ильич не особенно долюбливал тех из приезжавших россиян, которые с этим не считались. Помню его негодование на ежедневные визиты покойного Лейтейзена (Линдова), приезжавшего из Парижа и зачастившего к нему. «Что у нас, праздники, что ли?» — говорил Владимир Ильич, жалуясь на это в коммуне.

Но при всем своем стремлении экономить время, Владимир Ильич охотно принял предложение вести занятие с кружком русских рабочих-эмигрантов, организованным при моем ближайшем участии еще до приезда искровцев в Лондон. Он много раз ездил со мною в Уайтчепель объяснять кружку программу РСДРП, выработанную редакцией «Искры». Он читал эту программу кружку фразу за фразой, останавливаясь на каждом слове и разъясняя все недоумения слушателей.

Этот рабочий кружок представлял по своему составу маленький интернационал; среди участников его были: русский англичанин Робертс, молодой слесарь, родившийся и выросший в России и приехавший в Лондон из Харькова, где он работал на машиностроительном заводе Гельфериха-Саде; русский немец Шиллер, переплетчик из Москвы, работавший в «Искре» в качестве наборщика, резчик по дереву Сегал из Одессы; слесарь точной механики Михайлов из Петербурга и другие. Почти все они позже уехали в Россию и работали в партийных организациях.

Как-то в разговоре с Владимиром Ильичем я посмеялся вад одной статьей в лондонской «Джастис» о близости социальной революции («Джастис» любили кстати и некстати делать подобные предсказания); Владимир Ильич был недоволен моей иронией. «А я надеюсь дожить до социалистической революции», — заявил он решительно, прибавив несколько нелестных эпитетов по адресу скептиков».

В отличие от многих своих соратников, для которых революционная борьба была чем-то романтическим, не совсем соотносимым с действительностью, Ленин был практик с реальной целью, для достижения которой он готов был на все.

«В Лондон сразу же стал приезжать к нам народ, — писала Крупская. — Приехала Инна Смидович — Димка, вскоре уехавшая в Россию. Приехал и ее брат Петр Гермогенович, который по инициативе Владимира Ильича был окрещен Матреной».

По утверждению Генриха Вельскопфа, который убеждал меня, что видел копии писем Петра Смидови-ча своей сестре, Ленин пытался проявить к «Матрене» вполне интимный интерес. «По-моему, наш Старик сошел с ума от чтения книг, — писал он в одном из своих писем. — Иногда разговаривает со мной, как с бабой».

Возможно, когда-нибудь эти письма, если они, конечно, действительно существуют, и станут достоянием истории. Уж они бы смогли объяснить (или доказать?) многое в биографии и характере Ленина.

Но вернемся к воспоминаниям Крупской.

«Выйдя из тюрьмы, — писала она дальше о Петре Смидовиче, — он стал горячим искровцем. Он считал себя большим специалистом по смыванию паспортов — якобы надо было смывать потом, и в коммуне одно время все столы стояли вверх дном, служа прессом для смываемых паспортов. Вся эта техника была весьма первобытна, как и вся наша тогдашняя конспирация. Перечитывая сейчас переписку с Россией, диву даешься наивности тогдашней конспирации. Все эти письма о носовых платках (паспорта), варящемсе пиве, теплом мехе (нелегальной литературе), все эти клички городов, начинающихся с той буквы, с которой начиналось название города… — все сие было до крайности прозрачно, шито белыми нитками. Тогда это не казалось таким наивным, да и все же до некоторой степени путало следы. Первое время не было такого обилия провокаторов, как позднее. Люди были все надежные, хорошо знавшие друг друга.