Михаил Антонов - Провидец Энгельгардт

– В каком это законе? Кто ж этот закон писал? Все это паны написали.

И так во всём. Всё – и требование недоимок, и требование поправки дорог, и требование посылать детей в школу, рекрутчина, решения судов – всё от панов. Мужик не знает «законов»; он уважает только какой-то божий закон. Например, если вы, поймав мужика с возом украденного сена, отберёте сено и наколотите ему в шею, – не воруй, – то он ничего… это всё будет по-божески. А вот тот закон, что за воз сена на 3 ½ месяца в тюрьму, – то паны написали мужику на подпор».

Ну, а суждение Энгельгардта об официальной судебной системе пореформенной России сформулировано кратко:

«Удивительно это хорошая вещь, новое судопроизводство. Главное дело хорошо, что скоро. Год, два человек сидит, пока идёт следствие и составляется обвинительный акт, а потом вдруг суд, и в один день всё кончено. Обвинили: пошел опять в тюрьму – теперь уже это будет наказание, а что прежде отсидел, то не было наказание, а только мера для пресечения обвиняемому способов уклониться от суда и следствия. Оправдали – ты свободен, живи где хочешь, разумеется, если начальство позволит. Отлично».

Вы скажете: это «дела минувших дней, преданье старины глубокой»? Увы! В современной России идут бесконечные разговоры о судебной реформе, но все предлагаемые проекты не устраняют того её порока, что отмечен был ещё Энгельгардтом: многие подозреваемые в преступлениях подолгу, подчас годами сидят в следственных изоляторах в ожидании суда. Кроме того, ничтожно мал процент оправдательных приговоров А между тем кардинальным решением этого вопроса было бы принятие закона,согласно которому заключение под стражу (в тюрьму или в лагерь) возможно только для особо опасных преступников, представляющих угрозу для общества – убийц, серийных маньяков, насильников... Для всех остальных преступивших закон существуют меры наказания, не связанные с лишением свободы. Эксперты утверждают, что среди почти 700 тысяч заключённых в нашей стране весьма значительна доля (оценки её у них разные) осуждённых невинно (в результате судебных ошибок, «заказных» уголовных дел, ареста неповинного, чтобы скрыть подлинного виновника и пр.). И почему впервые совершившего кражу или поссорившегося и даже подравшегося по пьяной лавочке непременно сажать в тюрьму или помещать в исправительно-трудовой лагерь? Сколько рабочих рук было бы освобождено, насколько уменьшилась бы потребность в тюрьмах и в сотрудниках охраны! А каким ударом по коррупции было бы такое решение! Да если бы ещё судьи выезжали на предприятия или в дома культуры населённого пункта, где живёт подлежащий суду человек! Насколько более обоснованным и справедливым был бы выносимый ими приговор, как это повысило бы авторитет судов (ныне, как известно, он далёк от идеала)! Но вряд ли кто прислушается к такому совету.

У Энгельгардт было и развлечение:

«На станцию железной дороги езжу. Там, в 100 саженях от вокзала, есть постоялик, вечно наполненный народом – покупателями и продавцами дров…. Этот постоялик – наш Дюссо, с тою только разницей, что, вместо того чтобы слышать, как у Дюссо, французскую речь, – здесь вечно слышим: по пяти взял за швырок; без 20-ти семь продали на месте; он мне 70 за десятину; извольте, говорю.

Вся наша торговля сосредоточивается на дровах… Вся станция завалена дровами, все вагоны наполнены дровами, по всем дорогам к станции идут дрова, во всех лесах на двадцать верст от станции идёт пилка дров. Лес, который до сих пор не имел у нас никакой цены, пошёл в ход. Владельцы лесов, помещики, поправили свои дела… Несмотря на капиталы, приплывшие к нам по железной дороге, хозяйство нисколько не улучшается, потому что одного капитала для того, чтобы хозяйничать, недостаточно».

Насмотревшись на потуги некоторых помещиков построить хозяйство на применении машин и завезённом из-за границы племенном скоте, на бесполезное вложение капитала в имения без понимания сущности хозяйственной деятельности, Энгельгардт пришёл к выводу о необходимости принципиально иного взгляда на роль различных факторов производства:

«…у нас вообще слишком много значения придают усовершенствованным машинам и орудиям, тогда как машины самое последнее дело . Различные факторы в хозяйстве, по их значению, идут в таком порядке: прежде всего хозяин, потому что от него зависит вся система хозяйства, и если система дурна, то никакие машины не помогут; потом работник, потому что в живом деле живое всегда имеет перевес над мёртвым; хозяйство не фабрика, где люди имеют второстепенное значение, где стругающий станок важнее, чем человек, спускающий ремень со шкива; в хозяйстве человек – прежде всего; потом лошадь, потому что на дурной лошади плуг окажется бесполезным; потом уже машины и орудия. Но ни машины, ни симментальский скот, ни работники не могут улучшить наши хозяйства. Его могут улучшить только хозяева…

Хороших хозяев очень мало, потому что от хорошего хозяина требуется чрезвычайно много, «хозяин, – говорят мужики, – загадывая одну работу, должен видеть другую, третью».

Невозможно стать настоящим хозяином, лишь учась по книгам (тем более, что книги чаще всего пишут профессора, сами хозяйства не ведущие и не знающие). Энгельгардт не мог принуждать крестьян работать на него за «отрезки», а переходить на наёмный труд можно было только при условии резкого повышения продуктивности хозяйства, на что большинство помещиков, воспитанных в традиционном духе и видевших в крестьянах только «мужиков» и «баб», то есть существа низшего порядка, были совершенно неспособны.

Итак, первоеусловие успешного хозяйствования – наличие хозяина. Второе – справедливые отношенияпомещика с крестьянами, уважение человеческого достоинства «мужиков» и «баб». Но это не прекраснодушие. Если у хозяина нет настоящей хозяйской жилки, крестьяне этим непременно воспользуются: «Крестьяне в вопросе о собственности самые крайние собственники, и ни один крестьянин не поступится ни одной своей копейкой, ни одним клочком сена. Крестьянин неумолим, если у него вытравят хлеб; он будет преследовать за потраву до последней степени… Точно так же крестьянин признаёт, что травить чужой хлеб нельзя, что платить за потраву следует… Конечно, крестьянин не питает безусловного, во имя принципа, уважения к чужой собственности, и если можно, то пустит лошадь на чужой луг или поле… Деревенский пастух, видя, что барин не берёт на потраву, подумает, что он прост, то есть дурак, а дурака следует учить, и будет просто-напросто кормить скот на господском лугу…».