Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Мой класс насчитывал около сорока человек, учился хорошо, но был какой-то разношерстный, менее блестящий, чем предыдущий. В классе выпуска 1909 года, куда в 1906 году поступили уже упоминавшиеся в моих записках Вера Мартынова и Марина Шереметева, был более яркий состав учащихся: Наташа Векстерн, Соня Гиацинтова, Таня Дольник, Ляля Кишкина не только хорошо учились, но и обладали разными талантами. В младших классах я дружила с Верочкой Матвеевой, милой, бледной девочкой с толстой белокурой косой и нервным тиком глаз. Ее отец был членом суда. Матвеевы жили в Кречетниковском переулке (около Собачьей площадки), я у них с удовольствием бывала, так как вся семья была очень радушна.

У Матвеевых я встречала двоюродных братьев Верочки Ладыженских (наших сверстников) и трех студентов, братьев Бом. Младший из них, медик 1-го курса Георгий Бом, был очень мил, но застенчив. На подбородке у него была ямка, в честь чего я, подозревая Верочку в склонности к Георгию Бому, вырезала на ее парте слово «ямочка». (Месяц тому назад я прочла в газетах, что известный ортопед профессор Бом скоропостижно скончался на пятьдесят шестом году жизни.) Младший брат Верочки, Ваня, как и полагалось, учился у Поливанова. Когда я была в 4-м классе, к нам поступила новенькая, Наташа Вострякова, высокая, гладко причесанная девочка с правильными чертами лица и умным выражением глаз. Наташины глаза, если строго рассуждать, могли бы быть побольше, а нос, сам по себе красивый, немного поменьше, но и так Наташа выделялась своей внешностью. Очень быстро выяснилось, что наши матери немного знакомы, и с этих пор завязалась моя дружба с Востряковыми — сначала с Наташей, а потом с Таней, — исчисляющаяся десятилетиями.

Ученье мне давалось без всякого труда и никогда не составляло предмета забот моих родителей. Начиная со 2-го класса и до самого конца, я шла на круглых пятерках, но должна признать, что пятерки по физике и математике доставались только за счет хорошей памяти, тогда как гуманитарные науки проникали несколько глубже.

Возвращаюсь к описанию своего школьного дня. После трех утренних уроков и завтрака мы отправлялись парами гулять по улицам (это называлось «крокодилом»). Маршрут был всегда один и тот же: по Пречистенке до Зубовского бульвара и обратно, мимо Лицея, по Остоженке. Если в кармане лежала плитка шоколада, купленного за пять копеек в мелочной лавке гимназического поставщика Капустина, то гулять было не так скучно. (Кроме того, с годами выяснилось, что я унаследовала от матери способность извлекать интерес из всех жизненных положений.) В три часа, к концу занятий, за мной иногда заходила мама. Когда она, в коротеньком каракулевом жакете, такая элегантная и не похожая на других мамаш, ожидала меня внизу лестницы, по которой мы шумной лавиной сходили после звонка, я видела, что все девочки смотрят на нее с нескрываемым любопытством. Еще больший интерес возбуждала мама, когда с ней была охотничья собака Альфа. Альфа, или, как я ее называла, Бубочка, появилась на Пречистенском бульваре маленьким щенком одновременно со мной и прожила двенадцать лет как член семьи. И мама, и я одинаково ее любили, причем обе находили, что для простой собаки Бубочка слишком умна и что, наверное, она — заколдованная принцесса.

Первые годы после свадьбы мама и дядя Коля жили не в большом Удельном доме, а в первом этаже двухэтажного флигеля, находившегося рядом с церковью Ржевской Божьей Матери. В главном здании с шестью колоннами и надписью на фронтоне «Московский Удельный округ 1835 г.», куда мы переехали несколько позднее, в то время жили Вельяминовы. Начальник Удельного округа Григорий Николаевич Вельяминов был женат на Ольге Федоровне (урожденной Беклемишевой) и имел троих детей — Марусю, Олю и Диму. Девочки были значительно старше меня, а с Димой, моим сверстником, у меня завязалась такая крепкая дружба, что большой Удельный дом стал для меня своим еще задолго до того, как мы в него переехали. Ольга Федоровна была одна из тех приятных женщин, которые сочетают ум и сердечность с большой скромностью.

С Вельяминовыми жила также тетушка Григория Николаевича, воспитавшая своего другого племянника, князя Леонида Дмитриевича Вяземского, о котором я упоминала в главе «Детство». Проезжая через Москву, все Вяземские являлись на поклон к тетушке Марии Николаевне.

Когда мы с ним познакомились, Дима (Владимир) Вельяминов был одиннадцатилетним мальчиком, таким же милым и немного застенчивым, как его мать. Страдая врожденным пороком сердца, он с детства был окружен заботой всего дома, и другой ребенок в таких условиях стал бы избалованным. Ничего подобного с Димой не случилось, и, вспоминая друга моих детских лет, я представляю себе тихого мальчика в матроске, со смуглым лицом, смешливого, иногда мило заикающегося, но всегда утонченно деликатного.

В продолжение трех лет, приготовив уроки, я отправлялась через двор к Вельяминовым, которые занимали два этажа большого дома, причем все комнаты, включая кабинет Григория Николаевича, предоставлялись для наших игр. Излюбленным местом была парадная лестница, внизу которой стояли алебастровые египтяне, поддерживавшие потолок своими головами. Покрытые красным ковром ступени вели на площадку второго этажа, где располагались несколько колонн и маленький, совершенно незаметный чуланчик для хранения щеток и метелок — это было прекрасное место для пряток.

В наших играх принимал участие гувернер Димы Mr. Boyle, который бегал с нами как равный. Спасаясь от погони, мы в исступлении кричали ему: «The hand! The hand!», мистер Бойль подавал нам руку и с ловкостью спортсмена перекидывал нас на другой конец комнаты, спасая от преследователя. После беготни всегда хотелось пить. Зная, что я люблю апельсины, Дима отправлялся в буфетную и заказывал старшему лакею Сурову апельсинное питье, которое торжественно приносил мне на серебряном подносе.

Одно время мы с Димой и его сестрами брали уроки рисования у известного художника Федора Ивановича Рерберга, а по воскресеньям отправлялись на Поварскую к Диминой бабушке Дарье Александровне Беклемишевой, урожденной Кошелевой, где нас встречали очень приветливо. Дарья Александровна давала Диме уроки Закона Божия, и, для лучшего усвоения, мы играли в особую игру ее изобретения. На карточках были наклеены имена пророков и царей иудейских. Эти карточки мы должны были передавать друг другу, подбирая их по сериям в хронологическом порядке.

За домом на Поварской был большой сад. В этом саду мы прощались, когда весной 1907 года Вельяминовы уезжали в Петербург. Дима передал мне письмо, в котором детским почерком отмечал все этапы нашей дружбы и обещал никогда не забыть меня. Это письмо, каким-то чудом уцелевшее, я переслала несколько лет назад через маму за границу.