Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

«Онкологический» поворот сюжета мы обсуждали с Геной Игнатовым, который с конца 1970-х был моим другом, главным оценщиком задумок и первым читателем еще сырых текстов. Один из создателей отечественной школы программирования, он обладал тонким художественным вкусом, и его оценки были всегда безошибочны. Неожиданный недуг Кокотова ему тоже глянулся, показался сюжетно выигрышным и «экзистенциально богатым». Но вскоре Гена сам внезапно и безнадёжно заболел, он два года упорно боролся за жизнь, но кто и когда выигрывал у смерти? Я, проведывая его в онкоцентре на Каширке, невольно насыщался будничным кошмаром «ракового корпуса», с внутренним стыдом перенося всё это потом в роман, третью часть которого Гена до конца так и не дочитал…

Мне много раз задавали вопрос: почему «Гипсовый трубач» печатался частями? Первая вышла в 2008-м, вторая – в 2009-м, а третья и вообще весной 2012-го. Кому пришла в голову эта идиотская идея? Конечно же, издателям. Дело в том, что впервые в своей литературной жизни я решил написать «свободный роман», пространный, воздушный, насыщенный разговорами, спорами, вставными новеллами, сюжетными ответвлениями, отступлениями. Раньше я всегда ставил себя в жёсткие рамки и без жалости отсекал всё лишнее. И такие мои повести, как «Апофегей» или «Небо падших», на самом деле были романами, затянутыми в корсет самоограничений. Но тут я отвязался, и текст начал разрастаться с тропическим буйством. А издатели, доложу я вам, даже самые просвещённые, относятся к авторам как к свиноматкам, вроде моей Нормы, которые в намеченные сроки должны приносить положенный приплод.

«Ну и когда вы закончите роман?» – спросил издатель, глядя на меня с ласковой неприязнью. «Года через два», – ответил я, страдая от полученного и потраченного аванса. «Это никак невозможно! Сколько вы уже написали?» – «Листов пятнадцать…» – «Так это ж целая эпопея! Будем печатать частями…» «Никогда!» – гордо ответил я. Однако, вернувшись домой, как и положено русскому интеллигенту, я предался шершавой сладости сомнений. В самом деле, Шолохов печатал «Тихий Дон» частями? Печатал. Голсуорси печатал «Сагу о Форсайтах» частями? Печатал. Надо брать пример с великих. И я согласился, ведь написанный фрагмент представлял собой законченный сюжетный цикл – один из задуманных. Вторая, завершающая часть должна была выйти через год, что и было обещано на последней странице первого тома: «Окончание следует». Однако, как я уже сказал, «Гипсовый трубач» разрастался и ветвился, напоминая дерево с затейливой кроной да ещё с пышными омелами вставных историй вроде «Змеюрика» или «Голой прокурорши». Я поначалу пытался решительно рубить излишние побеги, но потом понял, что нарушаю некую внутреннюю вольную самоорганизацию текста, которая от меня уже не зависит. И я отдался на милость самостийного слова.

В результате мои верные читатели, купив в 2009 году якобы «последний» второй том, с удивлением обнаружили, что окончание всё ещё следует. Чувствуя свою вину, в газетных и телевизионных интервью я заверял, что не позднее осени 2010-го закончу историю игровода и писодея, представив её на суд любителей современной словесности. Как я ошибался! Оказалось, чтобы свести разбежавшиеся сюжетные линии и завершить судьбы героев, понадобилось написать ещё столько же страниц, сколько содержали два первых тома, вместе взятые. А что делать? Постмодернистам, им легко: у них есть заветный принцип «нонселекции», который означает примерно следующее: как получилось – так и вышло. Пропала в романе сюжетная линия, словно вклад в банке «Чара», да и хрен с ней. Это, значит, такой художественный приём, продвинутый. Исчез персонаж, словно монета в дырявом кармане, – это, выходит, другой приём, ещё более продвинутый. А если бедный читатель после пятой страницы начинает тосковать, точно в очереди к проктологу, это не что иное, как третий приём, даже принцип: книги пишутся не для читателей, а вообще…

Но я литератор старой школы, можно сказать, забубённый реалист. Мой принцип: занимательность – вежливость писателя. Я всегда рассказываю начатую историю до конца и не забываю героев, как увечных младенцев в роддоме. Потому работа над завершающим томом затянулась. С одной стороны, мне было стыдно за нарушенные обещания, и я торопился. С другой, я столкнулся с тем, что особенно дорого каждому писателю, – с нетерпеливым интересом читателей к окончательной судьбе героев. С вопросом – «Когда же третья часть?» – ко мне обращались самые разные люди в самых разных местах. Дело в том, что человек я телевизионный, и многие помнят меня в лицо.

Однажды на каком-то приёме военный комендант Кремля строго спросил: «Когда?» Я понял: дело плохо, надо поторапливаться – и наддал, закончив роман весной 2012-го. И вот мы с женой возвращались откуда-то самолётом. Подошёл стюард и вежливо так поинтересовался: «Когда можно и можно ли ожидать окончание «Гипсового трубача»?» «18 апреля поступает в продажу!» – гордо ответил я. «Тогда – шампанского!» – воскликнул он. И до самого приземления мы пили «Вдову Клико» за счёт авиакомпании.

Однако рано я пил шампанское. Выпуск романа частями имел и отрицательные последствия, за шесть лет работы, распавшейся на три «аврала», накопились неточности, нестыковки, оговорки. К моему стыду, кое-кто из второстепенных героев в первом томе имел одно имя, а в третьем другое. Обнаружились и стилистические погрешности – плод ответственной торопливости. Увы, поспешность, как известно, хороша при ловле блох и беглых олигархов. Да и корректоры теперь пошли какие-то невнимательные, как пьяные пешеходы. «Да не переживай ты так! – успокаивала меня Ольга Ярикова, мой давний редактор. – У Достоевского и не такие ляпы попадаются!» Но то, что можно Достоевскому, нельзя нам, смертным. Ещё не просохла краска на третьем томе, а я уже сел за сводную редакцию «Трубача». Кое-что исправил, добавил, сократил, уточнил, переделал, отточил, зашкурил… Получилась, в сущности, новая версия романа, серьёзно исправленная и смешно дополненная.

Неоценимую помощь оказала мне Татьяна Николаевна Спирина. В один прекрасный день я получил увесистую посылку из Ярославля, в ней был том «Гипсового трубача», испещрённый правкой, и сопроводительное письмо:

«Дорогой Юрий Михайлович!

Я получила огромное удовольствие от чтения Вашего «Гипсового трубача». Буквально не могла оторваться от книги, и страшно не хотелось, чтобы она кончалась. Очень жаль, конечно, Жарынина, самого умного и обаятельного героя, этого «талантливого неудачника», Вашего любимца. В книге много смешных ситуаций, неожиданных поворотов сюжета. Юмор Ваш подкупает, а изречения-афоризмы, остроумные и парадоксальные, впору выписывать и цитировать. Характеристики людей и событий времен перестройки точны и метки, все оценки верны. В общем, читать очень интересно. Уверена, что роман будет ещё не раз переиздаваться, а потому есть возможность исправить замеченные опечатки, ошибки и ряд неточностей, вполне естественных при таком большом объёме, а главное – при соединении в одно целое написанных в разное время частей… Пожалуйста, не удивляйтесь моему пристрастному (из благих побуждений) прочтению. Дело в том, что я всю жизнь проработала редактором художественной литературы в государственном Верхневолжском издательстве, пока его не развалили в начале двухтысячных».