Рон Черноу - Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Пока его сын создавал один город в центре Манхэттена и воссоздавал другой в Вильямсбурге, штат Виргиния, Рокфеллер оставался любопытным образом равнодушен к городскому комплексу, который увековечит его имя. Поразительно, но, вероятно, нога его ни разу не ступала на площадь Рокфеллеровского центра. «Он не интересовался вещами такого рода, – сказал Младший, – не думаю, чтобы мы обсуждали Вильямсбург, и мы редко обсуждали Рокфеллеровский центр… Он был человек широких взглядов и большой терпимости, но такого рода вещи не входили в его жизнь. Он вполне мог расспросить о финансировании или проблемах с рабочими в Рокфеллеровском центре или Вильямсбурге, но это практически единственное, что его интересовало» 13. Возможно, Старший следил за прогрессом внимательнее, чем осознавал Младший, так как, по воспоминаниям Нелсона, дед дремал, проснулся, подозвал его к своему большому креслу и начал задавать проницательные, подробные вопросы о центре. Тем не менее поглощенный собственными творениями Рокфеллер предпочитал отсеивать достижения сына и проходить мимо того, что не он начинал. При всем при том Младший оставался раболепно предан отцу. Телеграмма, которую он отправил накануне визита, подытоживает это почтение: «Еду не потому, что думаю, что нужен тебе, но потому что ты нужен мне» 14.

После девяноста лет Рокфеллер лучился радостью пожилого государственного деятеля. Длинный и тонкий человечек весил меньше сотни фунтов и выглядел так, будто его уменьшил шаман. На него едва ли повлияла новая волна книг с нападками на Рокфеллера, возникшая в атмосфере депрессии. В таких книгах, как «Бароны-разбойники» Мэтью Джозефсона критики вернулись к обсуждению взглядов, изложенных Генри Демарестом Ллойдом и Идой Тарбелл, о том, что Рокфеллер был величайшей корпорацией – разбойником своих дней – и обязан успехом бессердечности и нечестности, а не предпринимательской жилке. Но всплеск старых обид оказался недолговечным. На подъеме патриотизма, сопровождавшего Вторую мировую войну, вновь вернулось одобрение людей железной воли в американской промышленности, которые дали военную мощь стране – взгляд во многом заметен в авторизованной двухтомной биографии Рокфеллера, опубликованной историком Университета Колумбия Алланом Невинсом в 1940 году и в пересмотренном виде в 1953-м. Из Рокфеллера всегда делали либо героя, либо злодея – в зависимости от нравов времен.

Рокфеллер, все еще энергичный, мог отправить мяч для гольфа на сто шестьдесят пять ярдов (ок. 150 м). В 1930 году он прошел шесть лунок за двадцать пять ударов. Затем его силы начали угасать, и ему постепенно пришлось сокращать игру. С характерной для него точностью он сократил число ежедневных лунок с шести до четырех, затем до двух; после того как в 1932 году он подхватил сильнейший насморк, ему пришлось вообще отказаться от гольфа. Девяностотрехлетний Рокфеллер вынырнул из плохого самочувствия и вернул благодушие. Одна газета рассказала: «Он был так рад опять оказаться на теплом солнышке, что остановился и пропел гимн, глядя искрящимися глазами на множество блестящих цветов и кустарников» 15. Он вновь и вновь повторял свое желание дожить до ста лет и рассматривал это как окончательный вердикт Бога по его жизни. «Многие верят, что я причинил много вреда в мире, – сказал он мэру Ормонд-Бич Джорджу Н. Ригби, – но, с другой стороны, я пытался делать то добро, какое мог, и я очень хотел бы дожить до ста» 16. Ригби писал, что Рокфеллер к концу жизни становился все больше отрешенным от материальных вещей:

«Я помню один день, мы сидели у него на крыльце в Ормонде, глядя, как по реке Галифакс с Палм-Бич медленно проплывает самая усовершенствованная яхта. Он выразил удивление, какое удовольствие человек может получать от такой зрелищности и претенциозности. Затем, через момент-другой, все выражение его лица изменилось, и он с энтузиазмом спросил: "Не правда ли, красивый дождь был у нас прошлой ночью?"» 17

Невероятный роман Рокфеллера с кинокамерой процветал. В 1930 году его пригласили посетить празднования в Кливленде в честь шестидесятой годовщины «Стандард Ойл, Огайо». Слишком слабый для переезда, он согласился записать кинообращение, которое должны были показать на торжествах. Он сидел на освещенном солнцем крыльце, работали камеры, и Рокфеллер зачитывал поздравление тонким голосом. «И его жест, и то, как он снял очки, когда закончил читать, и как обернулся ко мне, туда, где я стоял за камерой, раскрыл в нем природного актера», – сказал его избранный оператор Кёрт Энгелбрехт. Через две недели руководитель «Стандард Ойл, Огайо» прилетел в Ормонд-Бич, и снимали, как Рокфеллер играет в гольф и приветствует его, когда самолет приземлился на поле для гольфа. С удивительной храбростью девяностооднолетний Рокфеллер забрался в самолет и хотел лететь, камеры работают, но его бдительный камердинер, Джон Йорди, отменил полет, как слишком возбуждающий. В качестве компромисса моноплан ездил взад и вперед по полю, а Рокфеллер изнутри махал камерам. «С вами я чувствую себя, как актер кино», – сказал Рокфеллер Энгелбрехту.

Хотя Рокфеллер не испытывал жалости к себе, в 1930-х годах он часто казался покинутым. Слишком гордый, чтобы просить родных приезжать, он бросал намеки и тактичные пожелания, что хотел бы видеть их чаще, но это, казалось, не работало. Он мечтал о человеческом тепле, которое никогда в полной мере не получал от собственной семьи или, возможно, не позволял ему расцвести. Энгелбрехт отметил странное восхищение Рокфеллера маленькой девочкой по имени Люсилль, дочерью его шофера, Винсента Фраски.

Она каким-то образом заполняла огромную пропасть и можно с уверенностью утверждать, что он демонстрировал привязанность к ней, какую никогда, насколько известно, не выказывал кому-то из тех, кто был его собственной крови. И дня не проходило, чтобы она не навестила его или чтобы он не пошел ее искать. В ее присутствии все остальное забывалось. Она для него была талисманом. Он разговаривал с ней и рассказывал истории. Его лицо светлело от ее ответов, и глаза теплели, когда он бросал взгляд в ее направлении 18.

Депрессия продолжалась, а Младший обнаружил себя в том же неудобном положении, что был и его отец поколением раньше: дети стали нетерпеливы и хотели, чтобы он как-то окончательно распорядился деньгами. Их раздражало, что они, уже женатые и взрослые, все еще живут на пособиях и должны ходить со шляпой в руке к отцу за новой машиной или путешествием за границу. В мае 1933 года Младший услышал первые звуки прямого бунта, когда дети написали ему совместное письмо с жалобой, что слишком много времени с ним занимают денежные перепалки, которые ставят под угрозу семейные отношения, и просили увеличить пособия. Чтобы смягчить бунтующее потомство, Младший дал трем своим старшим детям – Бабс, Джону III и Нелсону – двести тысяч акций «Сокони-вакьюум» каждому, обеспечив каждого примерно тремя миллионами двумястами тысяч долларов.