Дженнифер Уорф - Посреди жизни

– Миссис Ратцки знала, что умрет. Она же прошла через всю Европу, чтобы увидеть сына.

– Да, я знаю эту историю.

– Так почему же ей нельзя было дать умереть спокойно, как умерла моя бабушка?

Мне было всего восемнадцать. Я была в смятении и пыталась выразить неоформившиеся бессвязные мысли, которые и сама-то еле понимала:

– Что такого ужасного в смерти? Мы все умираем. Кто родился, тот и умрет. Дорога всегда идет в одном направлении. Других нет.

Мисс Олдвинкл по-прежнему хранила молчание. Я так разнервничалась, что встала и начала ходить по комнате.

– Вы не знаете, через что эта бедняга прошла, а я-то знаю. Я была рядом с ней день за днем, и она ужасно мучилась, правда ужасно.

– Я знаю про ее мучения.

– И все это так бессмысленно. Зачем?

– Миссис Ратцки жива.

– Но разве это жизнь? Мы превратили энергичную, здоровую пожилую женщину в жалкого инвалида. Она никогда не восстановится полностью. Может быть, у нее теперь и с головой беда. До попадания к нам она хотя бы понимала, что делает. А теперь нет.

– Присядьте, сестра.

Старшая сестра позвонила в колокольчик, и вошла помощница.

– Принесите, пожалуйста, чайник чая, две чашки и печенье.

– Сейчас.

Матрона посмотрела на меня и вздохнула:

– Понимаю, вы расстроены. Видите ли, вы задаете вопросы, на которые я не могу ответить. Никто не может. В вашем возрасте я была начинающей медсестрой на фронте, во Франции. Смерть была повсюду. Миллионы молодых людей погибли в той войне. Миллионы. Но я помню одного выжившего – его лицо было разворочено взрывом. Вместо носа, рта, подбородка зияла огромная кровавая дыра. И все же он был жив, и глаза его двигались, и разум, очевидно, был при нем – просто он не мог говорить, потому что у него не было ни рта, ни языка. Хирурги заштопали его, пересадили кожу на место осколочного ранения, и он, можно сказать, выздоровел. Только когда-то он был красивым юношей, а теперь от его лица остались два глаза, а под ними была жуткая дыра. Из дыры торчал зонд, чтобы можно было есть жидкую пищу.

Теперь настала моя очередь молча смотреть на нее.

– Мне было около восемнадцати, и я, как и вы, думала: зачем они это сделали? Жизнь с таким лицом, если это вообще можно назвать лицом… да, конечно, это хуже смерти!

Я не знала, что сказать. В дверь постучали, и помощница внесла поднос.

– Спасибо, Берта. Поставьте, пожалуйста, сюда.

Матрона налила чаю нам обеим.

– Это глубокие и мучительные вопросы, дорогая, на которые не может быть ответов. Я знаю, что вы расстроены, и я вас понимаю.

– Это ужасная история. Я не хотела бы жить с таким лицом. Но что с ним было дальше?

– Он живет в пансионате для бывших военнослужащих. К сожалению, он не может жить среди обычных людей, потому что все смотрят и показывают на него.

– То есть он все еще жив! И… счастлив?

– Не знаю, но он выглядит довольным. Он садовник, а садовники всегда радостны. У него есть собака. Когда я была в вашем возрасте, я думала так же, как и вы. Вот именно так: не хотела бы я жить с таким лицом. Но вряд ли этот человек предпочел бы умереть.

– И все-таки он был молод, и даже после такого несчастья его ждала целая жизнь. Госпожа Ратцки стара, ее жизнь подходит к концу. Она говорила, что скоро умрет. Когда она добилась своей цели, ничто уже не держало ее на земле. Из-за кишечной непроходимости она бы мучилась всего несколько часов, а потом, наверное, умерла бы на руках у сына, как моя бабушка на руках у мужа.

– Однако такова работа врачей и медсестер – не допустить смерти, если это возможно.

– Но ради чего мы это делаем? На благо пациента или во имя медицинской профессии? Мы говорим, что благо пациента прежде всего, но правда ли это так? Боюсь, что сейчас на первом месте стоит оттачивание технологий и квалификации.

– Уверена, что миссис Ратцки лечили из самых лучших побуждений – чтобы сохранить ей жизнь.

– И до конца своих дней она останется беспомощной старухой, обузой для близких!

– Любая человеческая жизнь священна.

– Но и человеческая смерть священна! Или хотя бы должна быть священной, если бы мы это допускали. У меня уже есть небольшой опыт ухода за умирающими – последние несколько часов всегда были мирными, даже одухотворенными. Разве это не священное время?

– Да, конечно. Я тридцать пять лет ухаживала за больными. И до сих пор не понимаю, что подразумевается под словами «предсмертная агония», потому что никогда ее не видела.

Она помолчала немного, а затем добавила:

– Возможно, у некоторых людей я видела то, что можно было бы назвать борьбой со смертью, и на это всегда грустно смотреть. В то время как для подавляющего большинства смерть тиха и нежна.

– Но только не для миссис Ратцки. Она мучится уже пять или шесть недель, а сколько еще предстоит? Мы лишили ее этой тихой смерти.

Сестра ничего не ответила, но я уже не могла остановиться:

– Она думает, что находится в концлагере, а мы используем ее как подопытного кролика. Она не может понять, что́ мы делаем и почему. Она все время боится – боится нас.

– Знаю. Такого никто не мог предвидеть.

– Но ее уже несколько недель трясет от страха. Это ужасно, на это невозможно смотреть!

Чтобы не разрыдаться, мне пришлось встать и снова начать ходить по комнате:

– А все эти бесчисленные уколы! Десятками, ежедневно. А сейчас добавили паральдегид. От него одного можно с ума сойти. Одно безумие сменяется другим.

Я прошла по комнате туда и обратно, снова села:

– И вот что еще меня беспокоит. Все эти требования, что помощь должна оказываться во что бы то ни стало. В ее назначениях записано: «Если пациент отказывается от лекарств, необходимо ввести их путем инъекции». И нам, медсестрам, приходится делать эти инъекции. Что-то здесь не так.

– Медсестра должна подчиняться приказам врача.

– Миссис Ратцки все время отказывается от лекарств. Мы силой удерживаем ее, чтобы сделать укол. Но разве это не насилие? И кто в таком случае его совершает? Врач, который отдал приказ, или я, медсестра, которая его выполняет?

– Я не могу ответить на эти вопросы. Разве что юрист смог бы, и то сомневаюсь. Если для спасения жизни больного необходимы те или иные лекарства, он должен их получить. Любой суд подтвердит, что это медицинская необходимость.

– Тогда я не согласна с ним!

– Сестра, вы еще очень молоды и страстны. Вы пытаетесь понять вещи, слишком глубокие для нашего понимания. Раньше смерть была другой – такой, как вы описывали. У вашей бабушки случился инфаркт, она умерла на руках у мужа, и так оно обычно и случалось раньше. Но сейчас все меняется. Наука нашла много способов бороться со смертью, а к концу века их будут еще тысячи. Мы не знаем, чем это кончится. Вдруг настанет время, когда человек потеряет саму возможность умереть?