Тотырбек Джатиев - Дика

Словно гром ударил снизу. Казалось, самолет Илиты швырнуло. От первого же залпа загорелось пшеничное поле. Мгновенно вставшая стена огня рванулась вверх, закрывая собой танки врага.

Но вот ветер погнал огонь дальше, и тогда Илита увидела: несколько танков горело; большая часть уже повернула обратно, только две-три машины еще отстреливались. Грянул второй залп, и новое море огня захлестнуло все вокруг — и пшеничное поле, и недобитые танки противника.

— Пришел им капут! — радостно закричал Богомолов, забыв, что держит в руках микрофон.

«Уточка» легла на новый курс. К дому! К дому!

Самолет был уже над аэродромом, когда в наушниках раздался ликующий голос майора Джапаридзе:

— Дика! Дика, ты меня слышишь?

— Слышим вас хорошо, — ответил Богомолов. — Прием.

— Молодец, Дика! — ликовал Джапаридзе.

Посадив «Ласточку», Илита вдруг почувствовала такую усталость, что не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Она так и осталась сидеть в кабине, только сняла шлем. Богомолов о чем-то спросил ее, но Илита не ответила. Тогда радист выскочил на крыло и взволнованно помахал рукой Ефименко: быстрее сюда, с Илитой что-то стряслось!

В один миг Ефименко, без фуражки, с растрепанными волосами, оказался у машины Илиты:

— Дика, что с тобой? Ты ранена?

Подбежал и Козорез. Вместе с Ефименко он вытащил Илиту из кабины.

— Не надо, — улыбнулась Илита бескровными губами. — Я жива, здорова…

— А машина-то в порядке? — поинтересовался Козорез.

— Кажется, в порядке.

Илита размяла ноги, постояла около «Ласточки» и пошла к своей палатке, сопровождаемая тремя мужчинами: Ефименко, Козорезом и Богомоловым.

— Джапаридзе тобой доволен. Дика! — заговорил Ефименко. — Сказал: «Представлю ее к правительственной награде…»

— А Егоров и Канторович вернулись? — спросила Илита, думая о своем.

Ефименко кивнул головой.

Ночью Илите приснился страшный сон. Позже она говорила, что он был пророческим. Снилось ей, что «Ласточку» окружили ястребы — небольшие, но стремительные, безжалостные, со стальными крыльями. Они клевали самолет Илиты, и было видно, как от этих ударов лопается обшивка фюзеляжа. Вот на одном крыле замаячил оранжевый огонь. Он ползет к кабине, где сидит Илита, ползет медленно, но упорно. И тут раздался взрыв, от которого «Ласточка» распалась на части, а Илита проснулась в тревоге и волнении…

Она несколько минут не спала. Потом, когда злые ястребы забылись и волнение улеглось, снова приникла к подушке. И — странное дело! — сон, словно его и не прерывали, продолжался. Во всяком случае, Илита знала, что «Ласточка» ее погибла, но сама она каким-то чудом осталась жива.

Она лежала на поляне, усеянной яркими цветами. Вдруг из дальних кустов вышел Харитон. Он был в белом кителе и почему-то в белой смушковой папахе. Подойдя к Илите, он не выразил удивления, словно знал, что встретит ее здесь. Одну руку он просунул ей под голову, чуточку приподнял и поднес к губам алюминиевую флягу. Илита приникла губами к горлышку, но Харитон в то же мгновение отнял флягу. «Умираю — хочу пить!» — сказала Илита. Однако Харитон продолжал дразнить ее: он то приближал флягу, то отнимал. «Он меня не любит!..» Мысль эта поразила Илиту, и она опять проснулась.

Долго лежала, вспоминая все детали страшного сна. К чему ей привиделись ястребы? Как странно вел себя Харитон! Почему он только дразнил ее? Почему не дал ей пить?

Конечно, Илита давно освободилась от предрассудков. Расскажи ей кто-нибудь такой вот сон, она бы засмеялась: глупости это! Но забыть свой сон, отмахнуться от недавних страшных и странных видений она не могла. Быть может, ей грозит беда? Быть может, что-то случится с Харитоном?..

Илита уснула с трудом. Утром сон уже не казался ей столь зловещим, как ночью. Мало ли что привидится!

Утро выдалось сырое, хмурое. Густой липкий туман стлался по земле. В этом тумане маленькие «У-2» казались неправдоподобно громоздкими, большими. Но, как сообщила метеослужба, туман был неглубок. Пробившись сквозь его полосу, можно было летать.

С первой неприятностью в этот день Илита столкнулась в кабинете военврача. Тот каждое утро проводил медицинский осмотр летчиков. Военврач — добродушнейший старик с прокуренными седыми усами — на этот раз необычно долго и тщательно выслушивал Илиту, а потом изрек:

— У вас гриппок, любезная. В полет вас пускать нельзя.

Илита чуть не задохнулась от негодования.

— Но ведь я чувствую себя отлично! — воскликнула она. — И потом, как вам не стыдно говорить сейчас «гриппок», когда война идет, когда наши люди…

— Я не хуже вашего знаю, что идет война и что наши люди сегодня делают, — спокойно прервал Илиту военврач. Он вытащил из столика журнал медицинского осмотра в что-то записал там. — Завтра полетите, а сейчас отдыхайте…

— Не буду я отдыхать! Не буду!

В комнату заглянул старший лейтенант Ефименко. Он тоже напустился на врача:

— Что же это получается? У меня скоро летать будет некому: у одного, видите ли, мозоль на ноге, у другого насморк, а теперь и Даурову тоже на койку отправляете?

— Отправляю. — Врач и сейчас отвечал спокойно. — У меня нет другого выхода.

— Да вы не врач, — вскричал Ефименко, — вы саботажник! Да-да, уважаемый Никифор Матвеевич, — саботажник!

Военврач вздохнул. По-видимому, ему было трудно сохранять спокойствие в этом разговоре.

— Я выполняю свой долг, — отчеканил он.

— Сейчас наш общий долг — воевать с фашистами, не щадя ни крови, ни жизни! — выкрикнул Ефименко. — А вы — «гриппок», «мозоль на ноге»!..

Врач пожал плечами.

— Можете на меня жаловаться. Это ваше право. А мое, — врач прищурил глаза, — следить за здоровьем летчиков…

Джапаридзе, выслушав Ефименко, сам отправился поговорить с врачом, а затем, избрав в споре среднюю линию, одного летчика освободил от полетов, а двух других, в том числе и Илиту, послал на задание.

Бой наших «катюш» с танками противника на границе известных только командованию да экипажу Дауровой четырнадцатого и пятнадцатого квадратов — это был лишь отблеск огромного сражения, развернувшегося в то время на пороге Кавказа и донских степей. Атаки фашистов и наши контратаки, снова атаки фашистов и снова наши контратаки — так продолжалось уже много дней и ночей.

Немцы были обескровлены, и все-таки, не считаясь с потерями, старались удержать инициативу в своих руках — они наступали.

Илита знала: то поле, на котором «катюши» сожгли немецкие танки и остановили мотопехоту, теперь у врага. Грохот битвы стал более явствен — фронт приближался к аэродрому.