Тотырбек Джатиев - Дика

— Наш командир ранен? — взволнованно спросил он у Илиты.

Боец обнял Гуриева, помогая ему идти. Теперь он обращался только к своему командиру:

— Держитесь, товарищ старший лейтенант! Мы еще с вами повоюем, верно? Глядите-ка, немцы как драпанули! Сейчас артполк начнет долбать их линию обороны…

И правда, в ту же секунду где-то в вышине засвистели особенным, пронзительным свистом снаряды артполка Чичугина и Железняка. Затем горизонт окрасился вспышками разрывов.

— Так их, гадов! — радостно воскликнул белокурый боец. — Товарищ командир, видите, наши артиллеристы дают фрицам прикурить! Эх, хорошо!..

— Далеко отсюда расположение артполка? — спросила Илита у солдата.

— Да нет, близко. — Он махнул свободной рукой. — Сейчас овраг будет, потом холмик, за холмиком и стоят наши артиллеристы. Молодцы ребята! — продолжал он. — Комиссар у них — голова! Ему бы армией командовать, а не в полку комиссарить. Слышали про такого? Железняк Наум Леонтьевич.

Илита ответила:

— Не слышала…

Наум Леонтьевич Железняк? Вроде бы действительно Илита слышала о нем. Но где? Она мысленно перебрала последние события, те места, куда забрасывала ее судьба: аэродром под Лазаревским, фронтовой аэродром на Дону, эскадрилья майора Джапаридзе, госпиталь… Да-да, она познакомилась с Железняком именно в госпитале! Теперь она вспомнила.

Боец продолжал еще что-то рассказывать о знаменитом комиссаре артполка, а Илита вызвала в своей памяти те дни, когда она находилась в госпитале.

Двустороннее крупозное воспаление легких — болезнь не шуточная. Бывали часы, когда врачи сомневались, останется ли Илита жива. Она и сама пала духом: температура по вечерам скакала к сорока градусам, мучала рвота, болело сердце.

Утром, когда наступало облегчение, Илита шла к выходу из пещеры: хотелось подышать свежим воздухом, увидеть, как на склонах севастопольских холмов оседает снег, распрямляются ростки первой зелени.

И вот как-то у входа в пещеру она повстречалась с человеком, который вдруг заговорил с ней так просто, словно был знаком многие и многие годы. Незнакомец, как и Илита, носил плотную больничную пижаму. Но если Илита накинула поверх пижамы ватник, то на нем была хорошо сшитая офицерская шинель. И вообще, несмотря на то что лежал он в госпитале и лечился, по-видимому, от тяжелого ранения, выглядел он собранным, аккуратным, подтянутым.

Он спросил у Илиты, откуда она, давно ли воюет. И спросил он это так неназойливо, так по-дружески, что Илита неожиданно для себя размягчилась душой и поведала незнакомцу всю свою биографию.

Потом офицер рассказал о себе. Впрочем, он был немногословен. Скромно заметил, что воюет с начала войны и, как говорится, бог миловал: два месяца назад у него под ногами разорвалась мина, а отделался царапиной.

Илита невольно улыбнулась: хороша царапина, если ему пришлось два месяца лежать в госпитале.

— А ведь мы с вами породнились, — неожиданно сказал незнакомец. — Да, да, породнились, — повторил он, отвечая на недоуменный взгляд Илиты. — Когда вас привезли в госпиталь, нужна была кровь для переливания…

— Ну и что же? — не выдержала Илита.

— Да ничего… — Незнакомец стеснительно улыбнулся. — Взяли у меня триста кубиков…

— Значит, у меня теперь ваша кровь? — Илита взволнованно всплеснула руками.

— Выходит, что так…

Илита растерялась. Сказать этому человеку «спасибо»? Но разве эта благодарность способна выразить то чувство, которое Илита испытывала, глядя на своего спасителя. По-другому и не назовешь его никак — только спаситель.

Должно быть, незнакомец заметил смущение Илиты. Он вдруг заговорил о том, что недавно получил с Большой земли — так называли защитники Севастополя Россию — письмо от жены. Плутало это письмо чуть ли не три месяца, пока добралось до Севастополя. Но зато другого такого радостного письма он, Железняк, в жизни своей не получал: в декабре 1941 года жена родила сына!

— Не знаю, как она его назвала, — продолжал рассказывать он. — Да это и неважно. Важно, чтоб хорошим, сильным человеком вырос. — Он доверительно наклонился к Илите: — Никому я об этом не говорил, а вам почему-то захотелось раскрыть свою тайну… Написал я сыну письмо, ну вроде бы он уже взрослый и все может понять… А в письме — напутствие. Как жить ему надо, как к хорошему привыкать и как отвыкать от плохого. Я коммунист и верю, что сын мой тоже будет коммунистом… Идет смертельная схватка с фашистами, и никто не может дать гарантии, что я останусь в живых. Так вот, я написал: если убьют меня, пусть сын сделает то, чего не сделал я. Пусть все свои силы, всего себя до последней кровинки отдаст Родине, партии…

Илита смотрела на своего собеседника с восхищением. Вот мужественный человек! И самое приятное, что нет в нем и тени рисовки, зазнайства. Илите польстило, что незнакомец рассказал ей о письме из дома, о рождении сына и о своем отцовском напутствии — это ведь не каждому рассказывают.

Она подумала: «Если б у меня был сын от Харитона, я бы написала ему то же самое».

Разговор у входа в пещеру, где находился госпиталь, во многом повлиял на Илиту. Жизнелюбие человека в офицерской шинели, его негромкий, но убежденный патриотизм, его вера в человеческие силы — все это передалось Илите. Душа ее окрепла. И болезнь, будто почувствовав, что Илиты ей не переломить, пошла на убыль.

Странно, что лицо и фигуру человека, поделившегося с ней своей кровью, она помнила — для этого достаточно было закрыть глаза, а вот фамилия из памяти выветрилась, хотя потом Илите не раз называли имя ее спасителя — комиссар артполка Железняк.

И вот, оказывается, Железняк этот рядом с ней!

Бывают же чудеса на войне…

Вместе с белокурым бойцом — он был на удивление сильным парнем — Илита перенесла Таймураза через овраг. Когда они миновали первый холмик, боец неожиданно приставил ладонь ко лбу и впился взглядом в даль.

— Что там? — с тревогой спросила Илита.

— Кажись, танки нас контратакуют…

Пришлось остановиться. Тем более, что впереди, на повернутой к немцам стороне холма, упало несколько вражеских снарядов; груда земли взметнулась вверх, на минуту скрыв от Илиты и ее помощника панораму боя.

Таймураз был в забытьи. Белокурый боец ловко разрезал гимнастерку командира в перевязал ему перебитое, окровавленное плечо.

— Если б только плечо ему задело, — сказал он Илите, — а то, кажется, ноги тоже перебиты. И вроде бы контузило его…

Боец был прав: немцы пустили в ход танки. В низине, направляясь к холмам, шли семь фашистских «ягуаров».

— Нельзя нам оставаться здесь, — сказала Илита, напряженно следя за движением танков. — Пошли. В расположении артполка и то безопаснее. А кроме того, там есть врачи — помощь Гуриеву нужна немедленно!..