Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Послушай, но это опять только для тебя одного: Стакельберг сюда назначен; это верно, ибо сам о сем пишет. Ежели чуть мое парижское дело замешкается, то я весною или летом хочу приехать к вам месяца на два. Ежели ты еще в Петербурге будешь, то вместе поедем в Москву и утешим наших любезных, собравшись все вместе к ним. Этот проект трудно осуществить, но желание мое столь сильно, что я сумею сгладить все трудности. С Божьею помощью все устрою; но прошу тебя о сем не говорить никому – не для того, чтобы желал я им сделать сюрприз, но чтобы не подать пустой надежды. Из Парижа пишут, напротив, что граф Румянцев не сбирается еще в Петербург. Я получил от князя предружеское письмо, на которое также сегодня отвечать должен.

Генерал-майор [Глазенап], у которого Гагарин отбил невесту, дает бал, который (говорят) должен ему стоить 3000 рублей, что невероятно. Граф Разумовский также хочет дать бал в своем новом доме. Этот будет великолепен. Пикники редутские очень красивы. Поскольку балов нет, все туда ходят и там танцуют. Стакельберг писал Анстету, чтобы ему дом найти, но не назначил еще времени своего приезда. Посмотрим, что это такое. Мне его жаль, что он преемник Князев. Вечером я познакомился с графиней Самойловой. Ну, брат, как она переменилась! Но я не удивляюсь, когда думаю о празднике в греческом кадетском корпусе, где она была во всей своей красе, а мы были только мальчиками. Она, кажется, прекрасная женщина; но кто меня совершенно покорил, это барон Строганов [Григорий Александрович, впоследствии граф]. Невозможно иметь лучшего обхождения и быть любезнее.

Александр. Москва, 14 января 1809 года

Такая стужа! Все термометры лопаются. Третьего дня, вообрази, было 35 градусов замерзания. Со вчерашнего дня только 22 градуса, и все радуются. Сегодня пошел снег, – это сделает перелом стуже. Нет почти лакея в доме, у которого что-нибудь не было бы отморожено, а у твоего Яшки заморожена верхняя губа.

Говорят, что после славного праздника, данного их прусским величествам в Таврическом, дворец сей на другой день сгорел почти весь.

Константин. Вена, 21 января 1809 года

Ты жалуешься на балы, и у нас, брат, не лучше: всякий день танцуем до упаду. Балы начинаются поздно, продолжаются до 6–8 часов, а иногда еще 2–3 бала в день, так что мочи нет, а отказать нельзя; к тому же редуты, пикники, а мне, по моим обстоятельствам, везде быть должно. Как успеваю – не могу сам понять, а еще удивительнее – как сношу все это. О несчастьях Вены повторять тебе не буду, писал о сем подробно батюшке, с тобой же поговорю о веселиях. Граф Разумовский дает славный бал на этих днях. Другой – у княгини Любомирской, у графини Пальфи, у Балша и проч., и проч. Во дворце всякую неделю преславный бал. Всякий раз сбираюсь не танцевать, но никак нельзя. Я ангажирован на все тампеты с графиней Траутмансдорф, а во дворце всегда их танцуют.

Мы завеселились и напугались: Дунай так расшутился, что стал мосты срывать и топить город. Сейчас получили мы от Штакельберга письмо. Он пишет, что еще официального назначения не получил, но уже заказывает здесь ливреи. Василий Долгоруков проехал здесь по дороге в Жасси. Он похудел и стал очень хорош. Он славно развлекался в Париже. Я получил письма от Григория, который все тот же добрый мальчик, каким и был. Князь мне тоже пишет очень дружеские письма и полные доброты. Он превосходный человек и лучший начальник в свете. Княгиня, слава Богу, здорова. Была на последнем придворном балу всех лучше, и всегда, где бывает, первая. Она очень похудела, и к ней это пристало. Теперь походит она на пятнадцатилетнюю девушку.

Вообрази, что на днях был я на балу у графа Коловрата, который кончился завтраком в 9½ часов утра. Готов парировать, что такого в Москве не случается.

Княгиня с Манзо еще не кончила. Все еще есть крючки. Сегодня должен ко мне быть Серво, чтобы окончить разбирательство реестра, присланного от Карпова, и который не согласен с запискою Манзо.

Александр. С.-Петербург, 1 февраля 1809 года

Я выехал из Москвы 24-го с флигель-адъютантом Бальменом и с Логиновым [53] То есть с Николаем Михайловичем Лонгиновым, сыном харьковского сельского священника, поступившим на гражданскую службу из причта Лондонской посольской церкви и благодаря высоким качествам ума и сердца поднявшимся высоко в службе и в обществе. , служившим при Лондонской миссии: милые ребята, сделавшие мне дорогу чрезвычайно приятною. Она совершилась благополучно: я только нос отморозил, но теперь все прошло. Крайне для меня было приятно застать здесь милого Боголюбова. Я у него стал сначала; но так как он живет с сестрами, чтобы их не беспокоить, переехал я возле него в Северный отель. Мы всякий день и беспрестанно вместе.

Прибыл я сюда 28-го, а на другой день был уж допущен к Салтыкову, благодарил его за то, что мне дал преимущество пред прочими просителями, хотя я был за глазами, и представил причины, не позволяющие мне продолжать службу в чужих краях и удерживающие меня возле батюшки, коему под старость нужна подпора. Граф очень одобрил меня; я ему в двух словах рассказал мою службу, подал ему записочку об ней; он читал ее со вниманием и положил в карман, сказав: «Мне не нужно было и читать эту записку для того, чтобы отдать должную справедливость как вашим способностям, так и вашему усердию; я знаю, как вы и ваш брат относитесь к службе. Но разве вы хотите совсем бросить службу?» – «Нет, граф, я никогда не брошу того поприща, к которому чувствую влечение; но отец мой желает, чтобы я перешел в Московский архив с жалованьем, какое получаю в Коллегии». – «А как оно велико?» – «Тысяча рублей». – «Что ж? Это очень легко устроить; желание ваше и справедливо, и умеренно». – «Все лица, оставшиеся на службе, – прибавил я, – всегда находили доступ к вашему сиятельству, вашему правосудию и покровительству, и я смею надеяться, что и мне не будет отказано в поддержке; а так как я имею счастие быть принятым вашим сиятельством, то покорнейше прошу прочитать отзыв обо мне г-на Татищева. Мне очень неловко восхвалять самого себя, но я могу сослаться на свидетельство как всех моих начальников, так и лиц, коих имею честь знать».

Граф не обещал мне хлопотать о кресте и сказал, что он не может представить государю отзыв Дмитрия Павловича, написанный более года тому назад. Я сказал ему, что могу написать г-ну Татищеву, который охотно согласится вновь написать столь справедливый отзыв. Граф заметил мне на это, что, когда придет депеша, Румянцев уже возвратится. «И если бы граф, – прибавил он, – расположен был сделать для вас то, что я сделал для вашего брата, он не имел бы более подходящего для того случая, как ваш приезд из Палермо».

Хотя этот разговор и не обещает мне ничего, кроме места в Москве с сохранением моего жалованья, но я тем не менее очень доволен тем, что Салтыков говорил со мной так ласково и откровенно. Боголюбов уверяет меня, что он никогда ничего не обещает, так как его обещание бывает несомненно; но он часто без обещания делает одолжения. Да благословит их всех Господь! Что до меня касается, то мне так надоела служба, что я совсем бы ее бросил и без воли батюшки, потому что все честные люди, служащие добросовестно и с усердием, всячески притесняются, а проныры возвышаются во вред людей способных. Бородавицын, не имеющий понятия даже о географии, едва знающий русскую грамоту, один послан в Персию для дипломатических сношений; он сделан коллежским советником, а другие 54 статских советника, которые старше его, остались назади. Кресты, чины и пенсии так дождем и сыпятся, но всегда находится какой-нибудь дождевой зонт, который меня предохраняет. Будь я честолюбив, меня давно задушила бы желчь.