Владимир Бондаренко - Северянин: Ваш нежный, ваш единственный...

Вот потому и я, сохраняя уважение к придуманному поэтом имени, книгу свою назвал «Игорь-Северянин» (с дефисом), но далее, согласно творческой воле самого поэта, пишу о северянинской жизни и северянинской поэзии, уклоняясь от неудобоваримой для чтения «игорь-северянинщины».

Примерно такое же уклонение от придуманных правил мы видим и в случае с «Максимом Горьким», тоже являющимся единым псевдонимом. Но мы знали город Горький, а не Максим Горький, и смело пишем в его биографиях «писатель Алексей Максимович Горький», что вроде бы такая же нелепица, как и Игорь Васильевич Северянин. Но не будем же мы писать Игорь Васильевич Игорь-Северянин? А сами фамилии, что Пешков у Горького, что Лотарев у Северянина, давно уже вышли из литературного употребления. С этим соглашались и сами авторы.

О северном псевдониме юный поэт задумывался, еще живя на Севере, в череповецкой глуши: то ли Игорь Судский (от реки Суда, воспетой им в стихах), то ли Игорь Сойволский (от имения Сойвола на той же Суде). Продолжал поиски псевдонима, живя и в Порт-Артуре, и в порте Дальнем, но окончательно обрести свое поэтическое имя ему помог, как уже отмечалось, старший друг, учитель и литературный кумир поэт Константин Фофанов, живший неподалеку от Гатчины на мызе Ивановка. Зимой он частенько прибегал к Фофанову в гости на лыжах. Как писал сам Северянин: «Лыжный спорт с детства — один из моих любимейших, и на своих одиннадцатифутовых норвежских беговых лыжах с пружинящими ход американскими "хомутиками" я пробегал большие расстояния...»

После одного из таких зимних посещений стареющий Фофанов и написал своему юному другу:

В стихотворении он назван и лыжеходом, так как прибегал на лыжах, и Северянином, так как откровенно поклонялся Русскому Северу. Из этих определений Игорь, естественно, выбрал Северянина и стал им. Уже в декабре 1907 года он послал своему старшему другу и наставнику визитную карточку, где было напечатано: «Игорь-Северянин. Сотрудник-ритмик периодических изданий. С.-Петербург. Средняя Подьяческая, д. 5». Так что, думаю, поэт сам, считая себя по череповецкой юности своей северянином, и решил утвердить этот псевдоним.

И вот уже на сборнике «Зарницы мысли», вышедшем в свет ранней весной 1908 года, впервые появляется псевдоним «Игорь-Северянин».

Пусть для ценителей глубинной мифологии Северянина останутся в силе утверждения Михаила Петрова: «Псевдоним "Игорь-Северянин" равнозначен формуле "я — гений". Тандем в известном смысле представляет собой основную мифологему поэта. Под мифологемой мы понимаем в данном случае устойчивое состояние индивидуальной психофизиологии, в котором зафиксированы каноны существующего для поэта порядка вещей, а также описания того, что для него существует или имеет право на существование. То, чему поэт отказывается дать название, перестает для него существовать в реальности и наоборот, то, что им названо, получает право существовать самостоятельно, право быть вне мифологемы поэта. Псевдоним — особая мифологема, но и в усеченном виде она фиксирует основной порядок вещей и служит концептуальным обоснованием взаимодействия поэта с обществом. В некотором смысле люди, реализующие собственную мифологему, живут в ней и поэтому нечувствительны к реальности...»

Скорее всего, так оно и было. Поэт явно не обращал внимания на реальность, жил по своим мифологическим законам, допуская, однако, проникновение реальности (даже в виде уничтожения дефиса) в окружающую его жизнь. Это заметно по самоинтервью 1940 года: «Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своем 35-летнем юбилее». В этом важном для понимания поэта документе обозначены все три его ипостаси: Игорь Лотарев, Игорь-Северянин и Игорь Северянин.

Игорь Лотарев — его реальная биография, его семейная жизнь. Даже его эстонская жена послереволюционных лет Фелисса Круут стала Лотаревой, а не Северяниной.

Игорь-Северянин — его осознанная маска, его индивидуальный облик северного рыцаря.

А просто Игорь Северянин — это тот самый «король поэтов». Я согласен с Михаилом Петровым, что дефис и в самом деле имеет значение, только в ином смысле. Игорь-Северянин с дефисом не смог бы стать в революционной Москве 1918 года «королем поэтов». Да и в тяжелый период голодной жизни в Эстонии 1940 года ему было тоже не до дефисов.

Вот отрывки из того трагического самоинтервью:

«Комната выдержана в апельсиново-бежево-шоколадных тонах. Два удобных дивана, маленький письменный стол, полка с книгами, несколько стульев вокруг большого стола посередине, лонг-шэз у жарко натопленной палевой печки. На стенах — портреты Мирры Лохвицкой, Бунина, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рериха; в углу — бронзовый бюст хозяина работы молодого эстонского скульптора Альфреда Каска. Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много курит.

Я говорю ему:

— Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь. <...> Вы теперь что-нибудь пишете? — спрашиваю я...

— Почти ничего: слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. <...> Нет на них и читателя. Я теперь пишу стихи, не записывая их, и потом навсегда забываю.

— И вам не обидно?

— Обидно должно быть не мне, а русским людям, которые довели поэта до такого трагического положения.

— Однако же они любят и чтут Пушкина, Лермонтова...

— О, нет, они никого не любят, не ценят и не знают. Им сказали, что надо чтить, и они слушаются. Они больше интересуются изменами Натальи Николаевны, дурным характером Лермонтова и нецензурными эпиграммами двух гениев. Я как-то писал выдающемуся польскому поэту Казимиру Вежинскому: "Русская общественность одною рукою воскрешает Пушкина, а другою умерщвляет меня, Игоря Северянина". Ибо равнодушие в данном случае равняется умерщвлению. <...>

— Еще один вопрос, — сказал я, поднимаясь, — и, извините, несколько, может быть, нескромный. Вы изволили заметить, что больше почти не пишете стихов. На какие же средства вы существуете? Даже на самую скромную жизнь, какую, например, как я имел возможность убедиться, вы ведете, ведь все же нужны деньги. Итак, на какие же средства?

— На средства Святого Духа, — бесстрастно произнес Игорь Северянин» (1940).

Но вернемся к псевдониму. Михаил Петров обратился даже в совет по присуждению ежегодной эстонской премии имени Игоря Северянина с предложением писать псевдоним поэта в его авторской, с дефисом, версии. Жюри премии рассмотрело это письмо и решило: