Владимир Бондаренко - Северянин: Ваш нежный, ваш единственный...

Как уже отмечалось, с белой эмиграцией поэт знаться не хотел. Эстонского языка Игорь-Северянин так до конца жизни и не выучил, первые годы ему все переводила жена Фелисса, а когда он с ней разошелся, стало тяжелее.

Он пишет в письме другу: «Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю». Где-то года с 1936-го он почти полностью перестал писать стихи: незачем, никто не печатал, да и напечатанные никто не покупал.

К 1940 году здоровье Игоря-Северянина резко ухудшилось, но денег не было не только на врача или лечение, но и на жизнь. Без всяких политических причин, без лакейства и трусости он искренне был рад присоединению Эстонии к Советскому Союзу. Он писал Георгию Шенгели: «Я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни» (подробнее см. Приложение).

Мало что зная о Советском Союзе, он поэтизирует его так же, как раньше поэтизировал своих принцесс из замков. Я бы назвал этот последний в его жизни цикл стихов «Сталинский грезофарс». Вот одно из стихотворений последних лет, «В наш праздник»:

Его сразу же напечатала газета «Советская деревня» (Нарва, 13 августа 1940 года). В этой газете были опубликованы две большие подборки стихов Игоря Северянина. Как он пишет в Москву своему другу Георгию Шенгели 9 октября 1940 года. И поэт поверил в возможность новой жизни для себя.

Вторая публикация в нарвской газете, состоявшаяся 6 сентября 1940 года, включала в себя два стихотворения Игоря-Северянина: «Наболевшее...» («Нет, я не беженец, и я не эмигрант...»), написанное за год до того (26 октября 1939 года), и «Привет Союзу!» («Шестнадцатиреспубличный Союз...»), написанное 28 июля 1940 года.

Думаю, вряд ли случайно, не получив задания «сверху», его в Усть-Нарве посетили два спецкора (Лидов и Темин) из «Правды» и «Известий», двух центральных советских газет. Значит, интересовала судьба известного русского поэта и советских идеологов. Незадолго до того поэта посетил в его деревне оказавшийся там вместе с Красной армией писатель Павел Лукницкий.

О стихах советского периода Игоря-Северянина я нашел лишь одну публикацию, Е. Куранды и С. Гаркави «Стихотворения Игоря Северянина 1939—1941 годов: к вопросу текстологии и истории публикации». Литературоведы пишут: «В центральной прессе стихи Игоря Северянина появляются в марте следующего года — в мартовском номере журн. "Красная новь". Это всё тот же "Привет Союзу!", правда, с купюрами четырех строк, и "Стихи о реках" ("Россонь — река совсем особая..."), написанные тогда же, 8 сентября 1940 г.

В мае 1941 года имя Игоря Северянина появляется на страницах журнала "Огонек". Его стихотворение помещено в рамке, в центре страницы, на которой напечатаны три рассказа Вересаева. В той же рамке, под стихотворением Северянина "О том, чье имя вечно ново", опубликовано стихотворение М. Исаковского "Песня" ("На горе белым-бела / Утром вишня расцвела...").

Здесь, на наш взгляд, любопытен и выбор стихотворения Северянина, и его соседство с Исаковским. Дело в том, что 12 сентября 1940 года, в письме к Г.А. Шенгели, Игорь Северянин посылает ему два стихотворения — "Стихи о реках" и "Сияет даль...", написанные 8 сентября, сопроводив их пожеланием отдать в "Огонек" или какой-либо другой журнал.

Как видим, "Огонек" (а скорее всего, Шенгели, пристраивавший стихи Игоря-Северянина для публикации в центральной советской печати) предпочел в качестве дебюта Северянина в роли советского поэта другое стихотворение, написанное еще в 1933 году, "О том, чье имя вечно ново". Это произведение на беспроигрышную, с точки зрения создания новой репутации поэту, "пушкинскую" тематику. В приобретении такой репутации — советского или, по крайней мере, лояльного советской стране поэта — Игорь Северянин, безусловно, нуждался. Пушкинская же тематика и "пушкиноведение" как часть государственной пропаганды приобрело в середине 1930-х знаковый смысл, обращение к этой теме в общем хоре других участников государственно одобряемых мероприятий практически стало мандатом политической лояльности».

Е. Куранда и С. Гаркави считают, что, если бы не война, Игорь-Северянин был бы принят в Союз писателей и занял бы вполне достойное место в литературной жизни Страны Советов. В 1940-е годы немало вернувшихся из эмиграции литераторов были доброжелательно приняты советской властью, среди них были и Куприн, и Вертинский, почему же Северянину было не занять там законное и почетное место?

Помимо продвижения стихов Игоря-Северянина в центральной печати, Г.А. Шенгели планировал прибегнуть к еще одной, установившейся в 1930-е годы, писательской практике — личного обращения к Сталину. Обсуждению этого сценария посвящено письмо Шенгели Игорю-Северянину от 28 сентября 1940 года: «Стихи, присланные Вами мне, поразительно трогательны и прекрасны, но — я думаю, что не стоит Вам начинать печататься с них. Вот в чем дело. У Вас европейское имя. Однако за долгие годы оторванности от родной страны Вас привыкли считать у нас эмигрантом (хотя я прекрасно знаю, что Вы только экспатриант), и отношение лично к Вам (не к Вашим стихам) у нашей литпублики настороженное. Эго понятно. И поэтому, мне кажется, Вам надлежит выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы как политическая декларация. Это не должна быть "агитка" — это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной.