Коллектив авторов - Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

Для реализации политики уничтожения создавались совершенно новые «институции» — «лагеря смерти». Если в концентрационных лагерях предполагалось, что узники будут жить относительно долго и работать на благо рейха, то средняя продолжительность жизни в лагерях смерти составляла несколько часов. Они создавались исключительно для уничтожения евреев. Был учтен и опыт работы айнзацкоманд: участие в расстрелах сильно сказывалось на психике палачей, а потому санкционировали поиск новых методов, позволявших возвести дистанцию между убиваемыми и палачами. Этот метод был быстро найден в виде использования газа.

Первым, еще в декабре 1941 г., заработал вышеупомянутый лагерь в Хелмно, где людей уничтожали в газенвагенах (специально сконструированных грузовиках, в кузов которых направлен выхлопной газ, убивавший всех здесь находившихся). Отметим, что параллельно «душегубки» применялись для ликвидации евреев на территории Советского Союза.

Однако на этом не остановились. По итогам Ванзейской конференции определилась «ближайшая задача» в политике Холокоста: уничтожение около 2,3 млн евреев. Нацисты позднее дали этому «мероприятию» кодовое название «Операция Рейнхард». Все, кто был связан с нею, приносили клятву, обещая не распространять никакую информацию о проделанной работе. Убийства евреев должны были осуществляться преимущественно в трех новых лагерях: Белжеце, Собиборе и Треблинке, начавших действовать в 1942 г. Эти лагеря смерти были оснащены камерами, в которые подавались выхлопные газы дизельных двигателей и двигателей внутреннего сгорания. Жертвами стали не только евреи генерал-губернаторства (куда были свезены также евреи иззападной части Польши и из Германии), но и других стран Европы, включая СССР. Всего здесь уничтожили 1,7 млн евреев. Причем за 1942 г., если довериться перехваченной британской разведкой телеграмме, количество жертв составило 1 274 166 человек. Из них в Собиборе 101 370 человек, в Белжеце — 434 508, Треблинке — 713 555, Майданеке — 24 733 [29] Рис Л. Освенцим. Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса». М., 2018. С. 232. . Отметим, что параллельно в качестве лагерей смерти стали функционировать и «традиционные концлагеря», а именно Аушвиц (он же — Освенцим) и Майданек (находился под Люблином). С конца 1943 г., т. е. с ликвидацией Белжеца, Треблинки и Собибора, именно Аушвиц превратился в ключевой «лагерь смерти». Наиболее печальную известность он получил в 1944 г., когда за считаные месяцы здесь были убиты около 435 тыс. венгерских евреев [30] Гутман И., Галиль Н. Катастрофа и память о ней. [Иерусалим], б.г. С. 186. .

Мы хотим особенно подчеркнуть: в оккупированных странах западной и центральной Европы нацисты не позволяли себе уничтожать евреев открыто и публично, как в Киеве, Риге или Ростове-на-Дону. Нацисты скрывали уничтожение, а на оккупированной территории Чехии даже создали «образцово-показательный» лагерь в Терезиенштадте, в который уже под конец войны возили иностранные делегации из нейтральных стран с целью убедить в ложности сведений о массовом уничтожении. Ведь официально речь шла о переселении европейских евреев, которых через транзитные лагеря отправляли на восток, обещая предоставить работу. Эту иллюзию немцы поддерживали в жертвах вплоть до того, как те попадали в газовые камеры. В отношении советских евреев такие церемонии считались излишними.

Мы не будем подробнее останавливаться на функционировании лагерей смерти: на примере Собибора дальнейшие материалы нашего сборника раскрывают этот вопрос. В целом же, тема Холокоста может содержать безграничное число вопросов и нюансов. Сейчас же мы хотели бы остановиться подробнее на двух проблемах, которые, по нашему мнению, недостаточно получают сегодня освещение в публичном пространстве России.

Одна из наиболее тяжелых и сложных страниц — роль «тех, кто стоял рядом» (bystanders, если использовать англоязычное понятие). Они могли лично никого не убивать, а их действия ранжировались от молчаливого одобрения до выдачи евреев оккупационным властям и прямого соучастия в убийствах (например, конвоирование обреченных к местам расстрела). После войны все они хранили молчание и отрицали сопричастность. В конечном счете далеко не всегда известных фактов достаточно, чтобы выдвинуть официальные обвинения. Еще больше масла в огонь подливали те, кто предпочитал писать о «коллективной вине», что откровенно играло на руку реальным преступникам, которые получили возможность релятивировать свои действия и переключить внимание общественности на более абстрактные вопросы. Как отмечала Х. Арендт: «Для меня квинтэссенцией моральной неразберихи всегда была послевоенная Германия, где те, кто лично ни в чем замешан не был, уверяли сами себя и весь мир в том, сколь глубоко их чувство вины, в то время как лишь немногие из настоящих преступников были готовы хотя бы к малейшему покаянию» [31] Арендт Х. Ответственность и суждение. М., 2014. С. 59. .

Отчасти именно поэтому Х. Арендт предложила отличать вину и ответственность. Первая всегда индивидуальна, она определяется персонально для каждого и должна быть доказана в судебном порядке. Ответственность же предстает более широкой категорией и относится ко всем, кто в той или иной степени был причастен к проводимой политике уже в силу того, что были рядом, что включает и тех, кто стоял около расстрельной ямы под Понарами, и тех, кто на выборах голосовал за Гитлера. Как поясняла Х. Арендт: «есть два необходимых условия коллективной ответственности: я должен считаться ответственным за что-то, чего я не совершал, и я должен нести такую ответственность в силу своего членства в группе (коллективе), которое невозможно прекратить добровольным актом с моей стороны, то есть членства, крайне непохожего на деловое партнерство» [32] Там же. С. 207. . В данном случае речь идет о политической (т. е. коллективной) ответственности, возникающей ввиду членства в определенном политическом организме: если мы считаем себя наследниками великих деяний и побед, то неизбежно становимся ответственными и за проступки своих предков. Только полное самоустранение от участия в общественной жизни может позволить снять с человека ответственность за проводимую преступную политику. Отказ от собственного морального суждения (то есть практических суждений о том, что есть хорошо и плохо) позволил тысячам немцев сотрудничать с режимом, строя свои карьеры и живя так, как если бы нацистская Германия была обычным государством. Послевоенные известия о зверствах нацистов в немецком обществе вызвали возмущение, но не моральное негодование. «Действительно странно было бы приходить в моральное негодование от речей нацистских главарей, чьи взгляды были давным-давно известны», — иронично отметила Х. Арендт.