Александр Холин - Игемон

«… мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство. Национализм и вражда народов, прежде всего вражда к русскому народу — всё это расцветёт махровым цветом…»

Хотя сейчас эти демонические мыслишки уже перестали казаться какими-то утопическими, поскольку план Даллеса начал работать, как часовой механизм бомбы, заложенной в подсознание русского народа.

Чем же так неугодна Россия мировому агрессору, старающегося объявить себя властелином мира? Видимо, этим ублюдкам, почитателям сатаны, необходимо именно такое существование за счёт разжигания войн по всему миру. Но ведь в России были уже проходимцы, как, например, Ульянов-Бланк или Троцкий-Бронштейн, которым вся страна нужна была лишь как «топливо для мирового пожара». А что же товарищ Сталин, он сам — Лаврентий Павлович — и многие другие соратники, не желающие записываться в команду уничтожителей человечества? Ведь все они принадлежат к той же партии?

— К той да не той! — ответил сам себе Игемон. — У товарища Сталина появилась возможность очистить правящую элиту от жидовья, конкретно взявшегося за уничтожение русского народа подчистую.

Скорее всего, эта необъявленная война против населения страны началась для того, чтобы создать на очищенной территории новый хазарский каганат, полностью уничтоженный первым казаком князем Святославом ещё в 965 году.

Вот и не могут с тех пор жиды найти себе покоя, покуда не уничтожат русский народ полностью. Недаром они стали повсеместно внедрять в русскую разговорную речь матерщину, уверяя всех слушающих, дескать, это исконно-русское проявление характера, то есть русская традиция, равно как и воровство. К сожалению, многие прислушивались и даже верили в речи провокаторов. Это началось довольно давно. Ещё Елизавета Петровна, понимая, что с кончиной русского языка исчезнет нация, издала Указ, по которому любого матершинника физически лишали языка. Подействовало. Но ненадолго. Слишком уж запретный плод сладким казался для смутьянов, которым лишь бы выступить против. Хотя такие убеждения, порой, выглядели просто по-идиотски. В этом плане Иосифу Виссарионовичу удалось прекратить внедрение тотального разврата в круги населения. К сожалению, не всё так быстро получается, как хотелось бы.

— О чём думаешь, грешный? — раздался в камере тихий голос. — Чиста ли совесть твоя?

Лаврентий Павлович резко повернулся на звук и увидел возле дверей в камеру фигуру в монашеской одежде с куколем [27] Куколь или кукуль (лат. cucullus — капюшон) — верхнее облачение монаха великой схимы, которое имеет форму остроконечного капюшона с двумя длинными, как и у клобука, полосами материи черного цвета, закрывающими спину и грудь. Принадлежностью куколя являются изображения крестов (украшен пятью крестами, расположенными на челе, на груди, на обоих плечах и на спине), Серафимов и текста Трисвятого. Одевается он поверх мантии. на голове и наплечниками. Более того, на куколе белой краской был изображён крест, а по краям на чёрной материи виднелись такие же белые буквы старославянского шрифта. Монашеская ряса была подпоясана вервицей, а поверх виднелся параман, [28] Парама́н (также параманд, параманда, парамант, плетцы от греч. παραμάντιον или παραμάνδυον), «добавление к мантии») — принадлежность облачения монаха малой схимы, небольшой четырёхугольный плат из материи с изображением восьмиконечного православного креста на подножии, орудий страстей Христовых и Адамовой головы. По краям парамана имеется надпись, выполненная на церковнославянском языке: «Азъ язвы Господа моего Iисуса Христа на тѣлѣ моемъ ношу», являющаяся цитатой из Послания апостола Павла к Галатам (Гал. 6:17). на котором также был изображен белый крест, копьё Лонгина, держава и в подножии креста виднелся человеческий череп. Похоже, что к заключённому в гости пожаловал схимонах, только Лаврентий Павлович не слышал, как он вошёл.

— Полагаю, монаха мне прислали для исповеди перед расстрелом? — полюбопытствовал Игемон. — Это кто такое умудрился выдумать, — Никита Хрущёв-Перелмутер или предатель Родины господин Жуков?

— Нет, я сам изволил, — просто сказал схимонах, но голос его звучал как-то глухо. Возможно, из-за капюшона, скрывающего лицо вошедшего. К тому же, несмотря на горевшую лампочку в нише за проволочной решёткой, в камере царил полумрак.

— Я не думаю, — продолжал монах, — что здесь, в Алёшкинских казармах, есть хоть кто-то из священства. Только одни упыри.

— Вот как? — удивился Игемон. — Чем же моя персона вас заинтересовала, и как вы вошли?

Лаврентий Павлович пожалел, что пенсне у него отсутствовало. Хотя никакие увеличительные стёкла не могли бы помочь разглядеть лицо пришедшего схимника.

— И кто вы?

— Я тот, — не стал скрывать монах, — кто может прийти и приходит, особенно когда его ждут.

— Я ждал вас? — ещё сильнее удивился Лаврентий Павлович. — Признаться, для меня это сногсшибательная новость.

— Истину глаголешь, — согласился схимник, — вскую ради чего я пожаловал: «Ведь где-то была допущена ошибка и не одна. Иначе сторонникам жидовствующего большевизма не удалось бы меня арестовать и привезти в Алёшкинские казармы…». Ты несколько часов назад думал истинно так. Надеюсь, не будешь огребатися? [29] Уклоняться (ст. сл.)

— Нет, не буду, что-то такое в голове проскакивало. И всё же, — Лаврентий Павлович чуть помедлил, собираясь с мыслями, — всё же монах не приходит просто так к любому заключённому. Полагаю, наша встреча произошла не с бухты барахты?

— Истину глаголешь, — повторил странный гость. — Дондеже не было нужды докучать тебе, ибо учитель приходит только когда ученик готов к восприятию, равно как пастырь исповедует, когда грешник готов к покаянию.

Несмотря на необычность ситуации, тонкие губы Игемона тронула чуть заметная усмешка:

— А я, по-вашему, уже дорос до ученика или пора каяться в работах на благо Отечества?

— Это уж как сам себя оценишь, — таким же глухим голосом ответил пришедший. Казалось, сарказм, прозвучавший в вопросе Лаврентия Павловича, ничуть не затронул схимника. Он находился в нескольких шагах от Игемона, но тонкий запах мирра, исходивший от странного гостя, достиг ноздрей заключённого и у того даже немного закружилась голова.

Лаврентий Павлович встряхнулся, как пёс, вылезший из воды, но фигура странного посетителя никуда не исчезла. Наоборот, белые церковно-славянские надписи на монашеском куколе, на парамане и наплечниках приобрели какую-то непривычную для сумрака контрастность и уже не трудно было просто прочитать, что там написано. Только беда в том, что Лаврентий Павлович не владел этим языком, но почему-то подумал, что товарищу Сталину было бы не трудно прочитать эти надписи, поскольку у него за плечами было два курса духовной семинарии в Тифлисе.