Максим Капитановский - История рока. Во всём виноваты «Битлз»

Брать его с поличным в аэропорт приехал сам подполковник Меркулов. Действовал он по личному указанию одного совсем уже большого начальника, к которому и должен был после операции привезти и бедного Веню, и его нечестные миллионы (на самом деле всего 960 с чем-то тысяч). Какую комбинацию этот начальник придумал, чтобы потом деньги раздербанить, а от Вени избавиться, сказать трудно, но, думается, — от несостоявшегося эмигранта ни рожек, ни ножек бы не осталось. Прецеденты уже бывали.

Веня нагло явился в Шереметьево с мордой ящиком и небольшим портфелем, в котором кроме зубной щетки, бутылки водки и всякой другой мелкой лабуды лежали толстая книжка писателя Айзека Азимова (на дорогу), комплект нижнего белья и маленький мешочек с пеплом — прах любимой, как он сказал, бабушки Эсфири Львовны. На просьбу предъявить имеющуюся валюту Веня достал бумажник и показал триста долларов мелкими купюрами, которые взбешенный Меркулов кинул ему прямо в табло. Кинул и убежал.

Взять острый нож и, расклеив толстую обложку Азимова, достать оттуда небольшой документ с орлом и водяными знаками, никто из заинтересованных лиц не догадался. Пролить немного света на исчезновение денег могла бы соседка по этажу Лидия Леонтьевна, сначала почувствовавшая сильный неприятный запах горелого, а потом видевшая, как Веня в три приема выбрасывал из большой кастрюли пепел в мусоропровод. Но Лидию Леонтьевну никто не спросил. А, кабы и спросил, то ничего б не понял. Потому что 960 000$ Веня сжег, но не просто спалил, а сделал это в присутствии американского ответственного лица, которое деньги пересчитало и номера переписало (Веня заплатил семь тысяч), в чем выдало Вене официальный документ.

По приезде в американские пенаты Веня обратился в указанный тем лицом нью-йоркский банк. И после некоторых специальных переговоров с посольством в Москве и парой других учреждений получил всю сумму новенькими хрустящими бумажками, кои и положил тут же на только что открытый на его имя свежий счет. Операция была не такая уж часто встречающаяся, но все пошли навстречу. Больно уж велико было желание вставить леща Стране победившего Социализма.

А из пепла несуществующей «бабушки Эсфири», взятого им на память, Веня сделал малюсенькую ладанку, которую и носит в охотку, перебиваясь с икры на коньяк и ютясь в двухсотметровом пентхаусе на Манхэттене. С Герой Веня не дружит, но это их дела.

А тогда в Краснодаре в люксе нашего руководителя маленький рыжий Веня, выпив рюмку наливки, сказал нам, толпившимся у входа:

— Я только что из Свердловска. Кстати, вот гитару привез на продажу: «Фендер», — по-моему «Телекастер». Никому не надо? Новая, с чехлом! Получил в счет долгов, для своих отдам почти даром.

Юрка сразу сделал стойку. «Фендер» был его мечтой.

— С «Надеждой» работал, — продолжал Веня, — где ваш барабанщик? Ему Нинка-певица просила привет передать, — он полез в карман за бумажкой, прочитал, — Максиму.

Еще бы она мне привет не передала. У нас ведь в Киеве такой трехдневный амур был — дым коромыслом! И на Крещатик ходили, и вообще. А еще бы у нас в Киеве трехдневного амура не было, когда я там устроил такое…

На огромной сцене киевского Дворца спорта я готовился к концерту. Устанавливал свои барабаны. Концерт был сборный, и вокруг суетились человек тридцать музыкантов из разных ансамблей — настраивали усилители, проверяли микрофоны и другую аппаратуру. У дальнего бархатного задника прогуливалась симпатичная девушка с нотами и хорошей фигурой. Она распевалась. Это была довольно известная в узких кругах певица из пахмутовского ансамбля «Надежда». Поговаривали, что у нее в Питере муж не то какой-то хороший и богатый человек, не то, наоборот, директор областной филармонии. В общем, летала она высоко, и на нее можно было только облизываться.

Основой ударной установки является большой барабан. На него крепятся несколько других барабанов и еще много разной нужности. Поэтому стоять большой барабан должен как вкопанный. Ни туда, ни сюда. Для этого барабанщики приноровились регулируемые ножки — сорокасантиметровые стальные штыри — затачивать и вбивать молотком в мягкую деревянную сцену. Тогда как ни стучи правой педалью, ничто никуда не уедет. Я уже одну ножку вколотил сидя на корточках, приноравливаю вторую и вдруг слышу страшный, леденящий кровь визг.

И главное, визг этот прозвучал как раз тогда, когда красивый волосатый парень — гитарист «Надежды» — настраивал свой недешевый японский инструмент и попросил минутку тишины. Кстати, это был Володя. Володя Кузьмин.

Ансамбль «Надежда» был уникальным явлением для своего времени. В основном коллектив исполнял песни Александры Пахмутовой, но всегда в эдакой полуроковой манере, что очень нравилось зрителям, а главное, позволяло как бы забыть ненадолго фальшивую комсомольскую подоплеку всех этих песенок про БАМ, яростные стойотряды и первопроходческую героику.

В «Надежде» традиционно работали очень хорошие музыканты, в чем была немалая заслуга руководства коллектива. Раз в год, как правило, в августе, специальный их человек выезжал по городам и весям нашей необъятной. На танцплощадках и в местных домах культуры, в военных частях и на производстве он выискивал талантливых ребят и приглашал в Москву для работы в известном ансамбле. Сумма оговаривалась на месте. Например: 600 р. в месяц (а он у себя на танцах имел 120). Договор с ними заключали на довольно странный срок — 11 месяцев. Потому что получает потом музыкант официально в кассе филармонии опять же, например, тысячу, — расписывается и радуется. А вечером к нему в номерок директор заходит — верните, пожалуйста, 400 взад, а оставьте 600, — как договаривались. Пять-шесть месяцев индивидуум еще терпел, а потом у него начинала крыша ехать: как же так?! Целыми днями в лучах прожекторов, зрители с ума сходят, а он все продолжает получать эти поганые 600 рублей. А змей-руководитель (морда ящиком) за его счет жирует и обогащается. Забывают люди, что еще полгода назад они были никто и звать никак. Забывают, что не на ГДРошной, а на американской аппаратуре работают, забывают, что не в обносках, а в двухтысячных сверкающих костюмах к зрителям выходят, а живут в хороших гостиницах в одноместных номерах.

Вот если взять по приколу и начать соседу-забулдыге каждый день по сто рублей за просто так отстегивать, а через две недели резко прекратить, он на вас тут же с ножом полезет или в суд подаст. Человек — он же, в сущности, такая скотина. А музыкант тем более.

И месяцев через девять начинали вечерами по номерам под водочку клубиться нехорошие разговоры, объединялись люди в группировки и коалиции, плели интриги и мечтали сбросить кровопийцу-руководителя, сделать прозападный репертуар и процветать, и процветать. А кто будет гастроли делать, по начальству ходить, афиши печатать — найдутся. Мы ведь гениальные! Даром что вчера из Епидопельска.