Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

– Это естественно, потому что они занимаются реформированием, а это намного легче, чем осуществлять реальные программы и дела… Вдруг я сейчас вспомнил, что всю свою жизнь, работая в журналистике, я слышал знаменитое «ширпотреб», причем суперсекретные оборонные предприятия выпускали холодильники, телевизоры, радиоприемники и так далее. И за «ширпотреб» с них спрашивали не меньше, чем за основную продукцию. А сейчас это слово исчезло?

– Ну а «ширпотребом» мы заниматься не можем. Это время уже ушло. Иное дело – создание новых технологий, разработка конструкций.

– Кто должен ставить перед вами задачи? К примеру, Атомный проект появился, когда высшая власть сказала: нужна атомная бомба! А кто сегодня способен отдать распоряжение о начале новой большой программы? И кто способен взять на себя ответственность?

– Мы оба понимаем, что ваш вопрос немножко лукавый. И раньше, и всегда было так: идеи генерировались в определенной среде, потом они обсуждались и уже принимались совместно специалистами и администраторами. На самом верху они «подхватывались», если идеи усиливали оборону страны или приносили реальные выгоды. Но если мы уходим за эти рамки, то надо выяснить, кто способен принимать решение. К примеру, мы предлагаем развивать новое направление, кто способен его поддержать и осуществлять? Тот же академик Алферов уже много лет добивается принятия его программы. По-моему, он несколько раз выступал в Думе, беседовал на эту тему с президентом, но, к сожалению, реальных результатов не видно. Если идея правильная, то почему она не реализуется?

– Представляю огромную кастрюлю, наполненную идеями. Президент, премьер, министры подходят с черпаками и набирают в них любые идеи, которые им нужны…

– Во-первых, надо знать, где «варится» этот «бульон», а во-вторых, надо знать, какие идеи нужны обществу и стране.

– Кстати, одна из таких «кастрюль с идеями» – это Академия наук России!

– Верно.

– А если эту «кастрюлю» уничтожат, то есть реформируют?!

– Не думаю, что до этого дойдет. Академия была создана Петром Великим триста лет назад, и за эти долгие годы она пережила разные времена. Думаю, и нынешние напасти тоже осилит… Кстати, то, что вы называете «бульоном», я чуть раньше называл «критмассой» – просто это понятие мне ближе…

– Мне кажется, в нашем обществе слишком мало доверия ученым, и из-за этого мы не продвигаемся по главным направлениям развития…

– Система слишком забюрократизирована. Приходится много раз объяснять одно и то же на разных уровнях. К сожалению, чаще всего тебя не понимают. В конце концов это надоедает всем, и дело стоит. Ну а дефицит доверия к науке и ученым очевиден. Кроме вреда, ничего это не приносит.

– Вернемся в прошлое. Итак, против своего желания вы попали в Ядерный центр. И стали его директором. Как это случилось?

– То есть вас интересуют факты моей биографии?

– Конечно.

– Начну с конца. Я стал директором против своей воли. Таково было стечение обстоятельств.

– К этому мы еще вернемся. Несколько лет назад в этом же кабинете я услышал от академика Аврорина, что скоро здесь появится «молодой и талантливый директор». Теперь могу признаться, что он тогда вас имел в виду… Почему?

– Об этом лучше все же спросить самого Евгения Николаевича… Ну, о себе могу сказать немногое. Родился в Вологде. В 15 лет уехал Питер, в физматшколу. Ребят отбирали туда со всего Северо-запада. Многое дал мне этот город. Потом уехал учиться в Москву, в МИФИ. После окончания работал здесь.

– Действительно не знали, что здесь делали?

– Не знал. Тогда с секретностью было строго. Когда, к примеру, ехали на полигон, казалось бы, все свои, но обязаны были говорить, что работаем в Москве. И адрес у нас был один: «Москва-300».

– Пришли сразу в теоретический отдел?

– Да. Им тогда руководил Лев Петрович Феоктистов. Будущий академик. Но с ним работал недолго, он уехал в Москву. Тогда не общались почти – он уже был значительной фигурой в науке. Заново мы познакомились позже, стали ближе, когда я уже возглавил теоретический отдел и приезжал к нему.

– Академик Феоктистов утверждал, что ядерное оружие себя исчерпало. Как вы относились к его выводам?

– Каждый человек имеет право высказывать свою точку зрения. Мне было интересно заниматься проблемами, связанными с оружием. Я не спорил с ним, не возражал ему. Да и мы были «в разных весовых категориях» – я был молодым специалистом, он – уже признанным ученым.

– Мне кажется, что к таким выводам он пришел уже в Москве.

– Нет. Здесь он не скрывал свои взгляды, высказывал их открыто.

– Кто, на ваш взгляд, сыграл особую роль в развитии Уральского ядерного центра?

– Наш институт носит имя Евгения Ивановича Забабахина, но кроме него достаточно много людей сыграли выдающуюся роль в его становлении. Я даже боюсь начать перечислять их, потому что надо называть десятки имен…

– В этом директорском кабинете были Васильев и Ломинский, Нечай и Аврорин. Здесь всегда висел план города Снежинска. Но сейчас его нет. Почему?

– План Снежинска я снял не случайно – теперь в городе своя власть. Мэр там командует. Взваливать на себя все городское хозяйство немыслимо в нынешней ситуации, тогда в этом кабинете должен сидеть совсем другой человек. Если когда-нибудь произойдет возврат к прошлому, то здесь должен быть другой человек. Директора из теоретического отделения приходить сюда не должны…

– Всегда при научном руководителе, будь то в Арзамасе-16 или Челябинске-70, был директор, и на нем лежали все организационные вопросы. А теперь научный руководитель академик Аврорин – теоретик, и вы – теоретик… Необычно!

– Директора Челябинска-70 больше занимались хозяйственными делами. У нас ведь всегда были научные руководители, главные конструкторы. Сейчас тоже остались хозяйственные вопросы, но их значительно меньше, чем у моих предшественников. И себя я не мыслю без научной работы, без теоретических исследований.

– Журналисты обычно спрашивают: что будет через 50 лет, к следующему юбилею института?

– Не знаю.

– А на сколько можно прогнозировать?

– На пять, от силы на десять лет. Дело в том, что масштабы изменений можно просчитывать только на этот срок.

– Время летит быстро. Итак, что же будет через десять лет?

– Безусловно, главным для института останется ядерное оружие. Эта та самая работа, которая скрепляет все структуры института. Без оружия он как единое целое существовать не может. Будут развиваться те направления, которые существуют сегодня. Серьезных новых, вероятнее всего, не появится. Может, мы и придумаем одно-два, но не более… Кроме оружия, будем заниматься радиационной и ядерной медициной. Надеюсь, что в нашем здравоохранении что-то изменится, и работа ученых будет оплачиваться. Сейчас же все идет «на общественных началах». Так наука развиваться не может и не должна. Речь идет не только о диагностике, но и об изотопном лечении, об ускорительных установках. Направления, связанные с оптоволоконными технологиями, с лазерами, с атомной энергетикой и некоторыми другими областями, конечно же, тоже получат свое развитие. Есть у нас неплохие наработки по учету и контролю за радиационными материалами. Были случаи, когда речь шла об их хищении. Мы быстро находили эти материалы, правда, речь всегда шла об уране-238. Но проблема остается очень острой, а потому контроль должен быть надежным.