Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

Тот день А. Д. Сахаров описал подробно:

«Над горизонтом что-то сверкнуло, затем появился стремительно расширяющийся белый шар – его отсвет охватил всю линию горизонта. Я сорвал очки и, хотя меня ослепила смена темноты на свет, успел увидеть расширяющееся огромное облако, под которым растекалась багровая пыль. Затем облако, ставшее серым, стало быстро отделяться от земли и подыматься вверх, клубясь и сверкая оранжевыми проблесками. Постепенно оно образовало как бы „шляпку гриба“. С землей его соединяла „ножка гриба“, неправдоподобно толстая по сравнению с тем, что мы привыкли видеть на фотографиях обычных атомных взрывов. У основания ножки продолжала подниматься пыль, быстро растекаясь по поверхности земли. В этот момент до нас дошла ударная волна – оглушительный удар по ушам и толчок по всему телу, затем продолжительный грозовой гул, медленно замирающий несколько десятков секунд. Через несколько минут облако стало черно-синим, зловещим и растянулось в полгоризонта. Стало заметно, что его постепенно сносит верховым ветром на юг, в сторону очищенных от людей гор, степей и казахских поселков…»

В своих воспоминаниях Андрей Дмитриевич ни слова не сказал о реакции «Бороды» – Игоря Васильевича Курчатова. А тот был потрясен увиденным. «Теперь на этой бомбе надо рисовать голубя мира, – сказал он. – Водородная бомба делает войну бессмысленной!»

В тот год атомщики были в некоторой растерянности. Умер Сталин, и вскоре был арестован Берия. А ведь именно Лаврентий Павлович руководил Атомным проектом. Никто не допускался к нему, более того, даже высшие руководители страны не имели понятия о том, что вслед за атомной бомбой создается водородная, сколько «изделий» находится на складах, где расположены закрытые города и предприятия атомной промышленности. Впрочем, высшие секреты государства мог сообщать им сам Сталин, а он делал это весьма редко, не доверяя даже самым близким соратникам.

Получилось так, что после смерти Сталина и ареста Берии самым информированным человеком в стране как в «атомных делах», так и в «ракетных», был заместитель председателя Совета министров Вячеслав Александрович Малышев. Ближе он был, конечно, к ядерному оружию, но неплохо знал и новую технику, которую создавал С. П. Королев. Именно Малышев и решил «поженить атомную бомбу с ракетой», как подшучивал Курчатов.

Казалось бы, сделать это невозможно! Атомщики появились в КБ Королева неожиданно: просто однажды позвонили «сверху», попросили показать «все», даже самое секретное… Атомщики ничего не рассказывали, но сами задавали множество вопросов по ракетам. А потом исчезли столь же внезапно, как и появились. Их называли в КБ Королева «призраками»: никто толком не мог объяснить, что именно атомщики решили. А между тем в Арзамасе-16 шли ожесточенные споры о будущих «изделиях». В конце концов атомщики пообещали снизить вес своих «изделий» и повысить их надежность и прочность: уж больно «нежными» были те самые ядерные заряды, которым предстояло переносить мощные перегрузки при старте и при выходе на цель, а также разные вибрации, перепады температур и ускорения.

В общем, ракетчики и атомщики должны были помогать друг другу, но при одном условии: технические условия ставили атомщики, а С. П. Королев и его коллеги должны были их выполнять.

Сергей Павлович, который слыл неуступчивым, на этот раз согласился сразу же – он прекрасно понял, что судьба ракетной техники на этом этапе ее развития зависит как раз от его союза с атомщиками.

Курчатов по достоинству оценил поступок Королева, и у него сразу же установились с ним товарищеские отношения. Естественно, в этой «компании» оказался и Мстислав Всеволодович Келдыш, так как в его институте велись все необходимые расчеты не только по ракетной технике, но и по ядерным «изделиям».

Они встречались в домике Курчатова, который находился на территории его института. Игорь Васильевич побывал и в КБ Королева, с интересом познакомился не только с ракетами, но и с первым спутником. Он даже несколько раз попросил включить передатчик, радовался, что тот ни разу не отказал… К сожалению, приглашать Королева в тот же Арзамас-16 было нельзя – система, созданная Л. П. Берией, работала четко, и никто нарушить ее не мог. Однако Сергею Павловичу Курчатов показал одно из испытаний оружия. Потом на полигон приезжали и заместители Королева, но тем не менее свои секреты атомщики берегли как зеницу ока, и поэтому всего лишь несколько человек из ракетчиков видели само «изделие», причем только в собранном виде и издалека… Кстати, такой порядок сохраняется и до нынешнего дня.

20 февраля 1956 года первое испытание ракеты с ядерной боеголовкой прошло успешно. В то время И. В. Курчатов приболел – сказывалась лучевая болезнь, которую он заработал во время пуска первого промышленного реактора и завода по получению плутония на «Маяке». Однако как только он оказался в своем «домике лесника», тут же пригласил к себе Королева и Келдыша.

Знаменитое «Славно сидим!..» прозвучало и на этот раз. К счастью, «секретарю» (то есть личному телохранителю Курчатова) удалось сделать несколько снимков. Многие годы они хранились под грифом «совершенно секретно», а сейчас их можно увидеть в Мемориальном музее М. В. Келдыша. Правда, доступа для всех туда по-прежнему нет…

Мне кажется, что он всегда мечтал о море, о неведомых землях, о путешествиях.

Знаю точно: море он любил!

Может быть, это началось с первых дней войны, когда судьба свела его с Военно-морским флотом. Александров возглавил группу ученых физтеха, которые защищали корабли от магнитных мин. И тысячи спасенных жизней стали итогом этой работы. Он гордился ею всю жизнь и, наверное, первую свою Звезду Героя должен был получить именно за размагничивание кораблей. Но она была дана ему за Атомный проект.

В 1952 году А. П. Александров лежал в больнице. Однажды к нему приехал Курчатов. Он сказал, что пришло время заняться атомной подводной лодкой.

«Наутилус» уже ходил по океану. Американцы весьма активно рекламировали его, выбивая у конгресса и правительства деньги на новые субмарины.

Нам вновь предстояло догонять их…

Из воспоминаний А. П. Александрова:

«Было разработано очень много разных вариантов. И было важно определиться, какой из них следует пускать. Поначалу был принят вариант Лейпунского, реактор с окисью бериллия, как главный. А мы вели разработку запасного варианта. Но потом, когда стали уже производить всякие экспериментальные работы в обосновании этих реакторов, то оказалось, что наш реактор обоснован лучше всех и представляет наименьшие трудности для промышленного изготовления… Когда мы строили первую лодку, то мне был задан вопрос – как я считаю, можно ли переходить к строительству серии. Я сказал так: „Надо иметь в виду, что никакого опыта по работе установки нет. В ней что-то окажется плохим, и придется это заменить. Но я убежден в том, что основа вся останется. И поэтому я считаю, что нет риска строить серию“. И стали строить серию. У нас на следующий год после спуска первой лодки было уже четыре лодки… Мы делали совершенно небывалую вещь. Тогда на лодках был постоянный ток, мы делали специальные турбогенераторы постоянного тока очень большой мощности. В общем, это была совершенно невероятная работа. Она была организована так. За нашим институтом было научное руководство. И все теплофизические и нейтронные расчеты. И вопросы управляемости самого реактора и так далее, это все было за нами. Конструкторскую работу выполнял доллежалевский институт. У меня тогда эти ребята начали работать, которые создали это направление. Они отлично там все потрудились… И в ледоколе „Ленин“ было так же сделано. Это было совершенно новое решение…»