Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 2. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1939-1941 годы

Лучшего источника информации по «китайскому инциденту» чем Кадзами было не найти.

Кадзами Акира стал министром юстиции во втором правительстве Коноэ (22 июля 1940 г. -18 июля 1941 г.).

Одзаки был вхож в круг друзей Коноэ, где его воспринимали как одного из них [298].

Сам Одзаки пользовался большим авторитетом среди аналитиков, следивших за развитием ситуации в Китае. Большой резонанс вызвал, в частности, его вывод о том, что «сианьские события» (арест в декабре 1936 г. Чан Кайши в городе Сиани) неизбежно приведут к формированию единого антияпонского освободительного фронта КПК и Гоминьдана. Он был одним из немногих, кто сразу разглядел за рядовым инцидентом у моста Лугоуцяо под Пекином в июле 1937 г. контуры «большой войны» Японии в Китае. Когда в 1937 г. Кадзами получил приглашение стать генеральным секретарем кабинета министров Коноэ, он рекомендовал Одзаки в качестве своего преемника на посту руководителя секции проблем Китая в «Исследовательском обществе Сёва» [299].

Исследователи, входившие в состав Общества, рассматривали различные концепции объединения Восточной Азии под японским главенством. Одзаки относился к числу сторонников одной из таких концепций, которая называлась «Восточноазиатская кооперативная организация» (Тоа Кёдотай), которая рассматривалась как возможность для разрешения «китайского инцидента». Одзаки писал: «Некоторые считают идею “Кооперативной организации” шагом к установлению господства победителя, т. е. Японии над восточноазиатским континентом, или считают ее только фасадом этого господства. Не отрицаю, что материковый Китай рассматривался в качестве рынка для развития японской экономики, а также как источник сырья. И, вероятно, некоторые районы на континенте рассматривались с точки зрения осуществления безопасности Японии» [300].

«Он соглашался, что после “маньчжурского инцидента” часто обсуждался экономический блок Японии, Китая и Маньчжурии, и эта система экономического объединения была направлена, в основном, на дополнительную мобилизацию Маньчжурии и Китая ради развития японской экономики. Поскольку, по его мнению, на добровольных началах такая экономическая организация государств Восточной Азии в соответствии с односторонней системой, выгодной Японии, была невозможна, следовало предложить Китаю взаимовыгодную политическую кооперацию. Но это было непростой задачей, т. к. прежний опыт взаимоотношений между Китаем и Японией не вызывал доверия к последней. “В этом смысле, — писал X. Одзаки, — появление концепции “Восточноазиатской кооперативной структуры”, как мне кажется, было связано с недооценкой национализма в Китае… Проблема национализма… — самая большая проблема в современном Китае”. Именно национализм, по его мнению, мешал китайцам понять “истинные цели” Японии.

Китайцы, считал X. Одзаки, должны были в своих же интересах присоединиться к созданию “Восточноазиатской кооперативной организации”. Он понимал, что еще не настало время для переговоров с Китаем на такой основе, несмотря на то, что в общих чертах такая идея уже появилась в заявлениях правительства. Он высказывал опасения, что когда принципы “Восточноазиатской кооперативной организации” постепенно распространятся и будут применяться на практике, появится причина для серьезных конфликтов с капиталистической сферой в Японии, т. к. придется учитывать не только японские, но и китайские интересы» [301].

Следует заметить, что в своих высказываниях Одзаки скорее вскрывал слабые места концепции, чем выступал ее апологетом.

Накануне войны на Тихом океане появилась концепция «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания» Ябэ Тэйдзи, профессора Токийского императорского университета и активного участника «Исследовательского общества Сёва» (Существует мнение, что полноправным соавтором концепции являлся Одзаки [302]). «Великая восточноазиатская сфера совместного процветания» — обширная автономная зона обеспечения безопасности Японии и снабжения ее необходимыми материальными ресурсами, охватывающая Великую Восточную Азию. «Определение границ сферы Великой Азии должно осуществляться конкретно и постепенно, а никак не абстрактно и произвольно. Однако всеми признано, что сюда должны входить Северный Сахалин и Курилы на севере, Восточная Сибирь, Маньчжурия, Внутренняя Монголия и Внешняя Монголия, Китай и Тибет на западе, Голландская Вест-Индия на юге и океан до Гавайских островов на востоке» [303]. У сторонников этой концепции не было согласия по вопросу о границах «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания». По мнению некоторых, к началу 1941 г. сфера влияния должна была охватить Азию поперек, включая Индию и даже Австралию с Новой Зеландией. На деле же она ограничивалась Бирмой [304].

Основы экономического и военного покорения Азии заложил еще «меморандум Танаки». Идеи паназиатизма нашли свое отражение и в «Основных принципах национальной политики», принятых в качестве правительственной программы 7 августа 1936 г. В документе провозглашалось: «Достижение взаимного благоденствия в Восточной Азии путем искоренения осуществляемой великими державами политики господства и утверждения принципа истинного сосуществования и процветания является воплощением духа императорского пути и должно быть постоянным и руководящим принципом нашей внешней политики» [305].

Именно об этом писал в своих корреспонденциях Рихард Зорге. 13 декабря 1938 г. «Франкфуртер цайтунг» опубликовала статью «от нашего корреспондента» «“Новая эра Восточной Азии”. Япония закрывает “открытую дверь” в Китай» [306]: «То, что японское правительство избрало большой национальный праздник — день рождения императора Мэйдзи (1868–1912) для того, чтобы предать огласке свои политические планы преобразования Восточной Азии, конечно, не является случайностью. Для любого японского правительства было бы немыслимым провозглашать в такой праздник принципы актуальной политики, если бы этому правительственному заявлению не придавалось совершенно особое внутри- и внешнеполитическое значение. Значение заявления 3 ноября заключается отнюдь не в беглом оповещении о новых внутренних реформах и даже не в весьма определенной констатации, что вместо облегчений и улучшения жизненного уровня японского народа “фронту родины” придется предъявить трудно выполнимые требования, что, как выразился князь Коноэ, падением Кантона и Ханькоу война де “только начинается”… А князь Коноэ, опираясь на авторитет императора Мейдзи и его сегодняшнего наследника, даже представил необходимость принять исключительно на себя бремя великой миссии Японии в Азии как судьбу сегодняшнего поколения.