Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

– Вы хотите, чтобы я изменил «Гюго», – вот самый быстрый способ!

Но Пруст выхватил прут у него из рук.

– Нет, нет, Огюст. Я хочу, чтобы вы лишь немного изменили его. А ваша несдержанность будет только на руку Далу.

Он не вырвал у Пруста железный прут. Приступ ярости прошел. Проводив Пруста до двери, Огюст сказал:

– Я подумаю о вашем предложении.

Вечером Огюст спросил Розу, как быть. Роза сказала, что человек он не богатый и деньги ему нужны, но у нее немного сэкономлено на хозяйстве, и, если это его выручит, пожалуйста, она отдаст их, лишь бы он мог продолжать работу. Огюст рассердился– зачем она все копит. Но в то же время обрадовался, поблагодарил ее и велел хранить сбережения, пока он не решит, что делать.

На следующий день он рассказал Камилле о предложении Пруста. Камилла была возмущена решением министерства, но сказала, что он должен сделать новую статую Гюго.

– С твоим талантом, Огюст, нет невыполнимого. «Это не комплимент, – подумал он, – она права».

И когда она добавила: «Разве мертвым не безразлично, где они похоронены?» – он ответил: «Гюго не безразлично».

– Значит, надо сделать два памятника Гюго, – сказала она, – и тогда Далу потерпит поражение и тут и там.

Огюст признал, что в ее словах много разумного, и снова воспрянул духом. Через несколько дней он сообщил Прусту, что попробует сделать памятник Гюго для Пантеона – фигуру во весь рост, в полном облачении. Пруст был очень обрадован и тепло обнял Родена.

Затем начались переговоры с министерством по поводу двух памятников – нового для Пантеона и старого, частично задрапированного, для Люксембургского сада. Возникла обычная проволочка из-за условий договора, но Огюст принялся за дело.

Однако у него не было желания делать фигуру Гюго во весь рост и полностью одетым, и он вернулся к работе над первоначальным вариантом памятника. Задрапировал фигуру от талии и ниже таким образом, что плавная линия драпировки, словно морская волна, охватывала камень и фигуру поэта. После чего пригласил Пруста взглянуть на памятник.

Пруст сказал:

– Солидно, вполне прилично, для сада должен подойти. А как подвигается новый памятник?

– Никак, – мрачно ответил Роден. Но Пруст настаивал – пусть покажет.

Фигура Гюго в полном облачении стояла на традиционном пьедестале; сходство было полным. Пруст внимательно осмотрел скульптуру и сказал:

– Гюго – это не просто художник, это олицетворение Франции, Франции непобедимой и героической. – Огюст подумал, разве можно когда-нибудь узнать всю правду о человеке, когда память людей ненадежна и склонна к преувеличениям.

– Это очень плохо, не правда ли? – спросил Огюст.

– Не так уж плохо, – ответил Пруст. – Снова видишь его живого. Продолжайте, и вы найдете нужное решение.

Посещение Клода Моне принесло Огюсту облегчение. Моне пришел по делу.

– Огюст, я собираю деньги на покупку «Олимпии» Мане у его вдовы. Мы хотим передать «Олимпию» Лувру, чтобы она стала достоянием всей Франции.

Огюст пессимистично заметил:

– Лувр не возьмет. Она слишком реалистична.

– Нужно попытаться. Многие уже дали деньги: Дега, Писарро, Фантен, Лотрек, Пруст, Хэнли, Каррьер, Ренуар, Гюисманс, Пюви де Шаванн [98]…

– И Роден, – перебил Огюст, улыбнувшись впервые за долгое время.

– Сколько?

– Двадцать пять франков. Это немного, но я хочу, чтобы мое имя тоже было в списке.

Хотя Моне и сам был знаком с нуждой, он не скрыл удивления.

Огюст объяснил, уж Моне-то его поймет:

– Больше не могу. Заказ на Гюго под угрозой, а я и так уже залез в долги с «Гражданами» и «Вратами». Я буду поистине безумцем, если еще когда-нибудь возьмусь за общественный памятник.

– А что с памятником Клоду Лоррену? Это один из немногих художников, который мне по-настоящему нравился.

– Он почти закончен. Но вот увидишь, заказчик, муниципалитет города Нанси, найдет, к чему придраться, и будет чинить всякие препятствия. Уж это неизбежно.

– Мне нравится твой Клод Лоррен. Настоящий портрет художника за работой, рисующего то, что он любил: солнце, свет и воздух. Он правдив.

В том-то все и дело. Лоррен был маленький, приземистый; круглолицый, с несколько выпуклыми глазами, вечно высматривающими что-то вдали, и сам вечно в движении, в поисках новых пейзажей, – таким и изобразил его Огюст, чем и вызвал недовольство граждан Нанси. Карно, который все еще оставался президентом Франции, торжественно открыл памятник в июне 1892 года на главной площади города при большом стечении народа. Пока он произносил речь о Клоде Лоррене как об «одном из славных самородков Франции и одном из великих сынов города Нанси», толпа внимательно слушала его и громко аплодировала, но как только президент отбыл, принялась издеваться над памятником и бросать в него камни.

Критика памятника продолжалась и после возвращения Огюста в Париж. Его обвиняли в том, что он опорочил французское искусство, изобразив Клода Лоррена слишком обыденным, низкорослым, в то время как Клода Лоррена, как гениального художника Франции – хотя он всю свою жизнь, кроме детства, проведенного в Нанси, прожил в Италии, – нужно лепить в героическом и монументальном плане. Шли разговоры о заказе памятника кому-нибудь еще, если Роден не согласится на переработку. И Огюст пошел на уступки: чтобы памятник не был уничтожен, не попал в чужие руки, он согласился переделать коней [99], более отчетливо выделить их на мраморном пьедестале. Он злился на себя за малодушие, но иного выхода не видел.

Как он и надеялся, это ускорило переговоры о памятнике Гюго. Вскоре после согласия переделать пьедестал памятника Клоду Лоррену Министерство изящных искусств поставило его в известность, что комиссар общественных работ одобрил новый вариант памятника Гюго, предназначенный для Пантеона, и выдает ему тысячу франков в подтверждение своих добрых намерений. Министерство, кроме того, предоставило ему еще одну государственную мастерскую на Университетской улице, более просторную и удобно расположенную, и шли разговоры о награждении его вторым орденом Почетного легиона.

Огюст хотел было отказаться от новой мастерской, ему показалось, что его задабривают, но отказаться было выше его сил.

Он принял ее с легким сердцем, когда Пруст напомнил:

– Мы живем в мире, где люди слабы, неустойчивы в суждениях и противоречивы. Приходится мириться с этими ненадежными учреждениями, руководимыми ненадежными людьми. Нельзя отказываться от хорошего заказа, какие бы сложности ни возникали.

Огюст кивнул и возобновил работу над новым памятником Гюго в новой мастерской. Он работал с таким упорством, что на руках появились мозоли.