Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

– Я подумаю.

– Значит, вы этого не сделаете, – заключил Ван Расбург.

– Нехорошо, Огюст, – пристыдила Роза. – Ты спрашиваешь у мосье Жозефа мнение, а потом не считаешься с ним.

– Я сделал свое дело. Одобрил, Этого только и хотел Огюст. И еще, чтобы я рекомендовал его Салону, – с улыбкой заметил Ван Расбург.

– Мне хотелось услышать от вас правду, – пробормотал Огюст.

– Разухмеется, правду, – отозвался Ван Расбург. – Правду, которая вам по душе. Но я рад, что вы так хорошо поработали над скульптурой. Мы почувствовали всю ее жизненность.

– Я надеюсь, Салон согласится с этим.

– Нет, не согласится, – сказал Ван Расбург с несвойственной ему твердостью. – Вы пользуетесь совершенно новыми скульптурными приемами. Они сочтут вас еретиком. Вот увидите. Вы собираетесь отливать его в бронзе?

– Да. Как только…

– Как только я дам вам денег. Огюст молчал. Что еще ему сказать?

Через несколько дней «Побежденного» отослали к самому лучшему литейному мастеру в Брюсселе; деньги Ван Расбург дал. И когда «Побежденный» вернулся, отлитый в совершенстве, Огюст ощупал всю фигуру с головы до ног. Ни единой ошибки. Он мог поставить свою подпись. Фигура ничуть не приукрашена. Отливка делала «Побежденного» еще более живым, подлинным, неповторимым. Огюст сомневался насчет копья, но все же не убрал его, считая эту деталь решающей. На станке для модели Огюст нашел записку от Ван Расбурга, где тот сообщал, что по его рекомендации «Побежденный» принят Брюссельским Салоном и что Огюст должен представить список известных скульпторов и художников, у которых он учился и с которыми работал. «Как начинающий мальчишка», – с горечью подумал Огюст.

Но Ван Расбург подчеркнул слова «у которых учился и с которыми работал», и Огюст принялся составлять список. У него было неприятное чувство, что список важнее самой работы. После долгих раздумий он написал: Лекок де Буабодран, Луи Бари, Альбер Эрнест Каррье-Беллез и Жозеф Ван Расбург. Может быть, Каррье-Беллез будет польщен и простит его, а имя Бари произведет особое впечатление. Бари умер в прошлом году и теперь считался знаменитостью. Затем, чтобы избавиться от чувства ученической приниженности, Огюст вырезал у основания статуи свою подпись «Роден», но позади, так, чтобы ее не было видно. Ничто не должно отвлекать внимание от фигуры. Пусть жюри Салона увидит, сколько жизненности в «Побежденном».

Огюст пришел на открытие выставки в Артистическом кружке вместе с Ван Расбургом и Розой. Его охватывал то жар, то холод, то восторг, то страх при мысли о том, что его работа выставлена на всеобщее обозрение, но он старался казаться равнодушным и шел неторопливо. Увидев статую, он невольно убыстрил шаги.

Но нет, это не его «Побежденный». Вокруг было такое изобилие скульптур – куда больше, чем он предполагал. Для Огюста это было неожиданностью, и его охватило чувство потерянности. Куда ни взглянешь, повсюду бесконечные скульптуры и бесконечные залы, а «Побежденного» не видать.

После долгих поисков они обнаружили «Побежденного» в одном из дальних залов. Огюст содрогнулся. Они поместили фигуру в самом неудачном месте, в темном углу, так что на нее можно было смотреть только анфас. Статуя привлекала скандальное внимание. Смеющаяся, издевающаяся толпа собралась перед ней. Кто-то повесил на руку «Побежденному» листок с насмешливой надписью: «Отлит точно по слепку натурщика». Огюст почувствовал себя заклейменным навеки, он погиб, все кончено. Многие скульптуры делались по слепку, но обвинение в этом считалось оскорблением.

– Ну успокойтесь, – говорил Ван Расбург и тянул разъяренного Огюста прочь от насмешливой толпы. – Все из зависти!

– Это правда, правда! – услышали они восклицания из толпы. – Совсем как в жизни, значит, слепок. С трупа, без сомнения.

Огюст в отчаянии схватился за голову. И вдруг Роза, движимая внезапным порывом, пробралась сквозь толпу, сорвала оскорбительную надпись и разорвала на мелкие куски. Воцарилась полная тишина. Толпа была напугана таким проявлением неистовства. Сама Роза желала одного: чтобы этим ограничились все неприятности для Огюста; она повернулась и гордой походкой направилась к нему. Он взял ее под руку, и они удалились вместе с Ван Расбургом, который приговаривал:

– Вот увидите, будут и благоприятные отзывы.

Когда все брюссельские газеты принялись поносить «Побежденного», Огюст решил, что больше оставаться в Бельгии нельзя. Он написал опровержение, что все намеки на то, что он пользовался слепком, лишены основания, но шум принял невиданные размеры. Чем больше протестовал, тем больше его обвиняли. Следующая неделя после посещения выставки была самой страшной в его жизни. Каждый раз бывая в Салоне, он видел, как публика издевается и потешается над его работой. Лишь изредка звучали слова одобрения. Ничего особенного, не он первый, не он последний, убеждал он себя, и тем не менее не находил покоя. Он чувствовал себя опустошенным. Если он не будет отомщен, то никогда не сможет лепить.

Глубоко оскорбленный, Огюст стоял перед бронзовой отливкой «Побежденного» у себя в мастерской – выставка уже закрылась – и терзался вопросом, в чем он допустил ошибку. Все было гармонично в этой скульптуре, а она вызвала скандал. В гневе он схватил было железный прут, но остановился – острая боль пронзила его при мысли, что «Побежденный» погибнет. Это будет убийством. Огюст шагал взад-вперед по мастерской, бешенство и ненависть душили его. Его «Побежденного» забросали грязью, и эту грязь не отмоешь. Он обессилел, дошел до точки, почти до сумасшествия. Он рассматривал скульптуру, не замечая Розы и Ван Расбурга в дверях. Бросив на «Побежденного» последний прощальный взгляд, Огюст поднял железный прут. Ван Расбург кинулся к нему.

– Вы ведь не их убиваете, – воскликнул он, – а себя!

– Я вам говорила, мосье Жозеф! Я говорила вам, что надо торопиться! – воскликнула Роза.

– Отдайте мне прут, Огюст, – попросил Ван Расбург.

– Я не могу выйти на улицу, все надо мной смеются, – сказал Огюст.

– Значит, сейчас самое время нанести ответный удар. Тем более что некоторым «Побежденный» понравился.

– Некоторым! – презрительно повторил Огюст и замахнулся прутом на всех своих многочисленных врагов. – Почему же меня никто не защитил? Не написал в газеты, которые оклеветали меня? Все прячутся, даже Нейт. Он на маневрах. Нарочно, я знаю. Господи, ну почему они такие завистливые? Может, потому, что я француз? А ведь я все деньги потратил на бронзу.

Ван Расбург сделал вид, что не понял намека, и сказал:

– Я бы назвал ее «Бронзовый век».

– Век? Бронзовый? – недоумевающе переспросил Огюст.