Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Доктор спросил Огюста:

– Сколько лет Жану Батисту?

Огюст стал вспоминать: Папа родился в 1802 году, как и Лекок с Гюго.

– Восемьдесят один.

– Так я и полагал, – сказал доктор. – Он умирает от старости.

Огюст, который в последние годы уделял Папе совсем мало времени, теперь проводил с ним все дни. Он начал писать маслом портрет Папы, чтобы сохранить о нем память, да, кроме того, это не требовало от старика такого напряжения, как скульптура. Папа почти не приходил в себя, и Огюст рисовал его крупный нос, седую бороду, ясные синие глаза – теперь совсем незрячие, – румяные щеки, таким он помнил Папу с детства, хотя теперь его лицо было восковым. Огюст сосредоточил внимание на выражении, стараясь передать его точно, без налета чувствительности. Он удивился, как хорошо подвигается портрет. Его тянуло погладить холст, как он гладил скульптуры.

Однажды в полдень, как раз в тот момент, когда Огюст думал о том, что Папа отойдет в небытие без звука и без борьбы, тот пришел в сознание и хриплым, властным голосом потребовал всех к себе. Роза привела тетю Терезу и маленького Огюста, который превратился в невысокого, плотного семнадцатилетнего юнца. Они заговорили с Папой, чтобы он знал, что они тут, и, когда Папа услышал голос внука, лицо его прояснилось.

Папа сказал:

– Слушайся маму.

– Хорошо, – ответил маленький Огюст. Голос его слегка дрогнул.

– Не плачь, – сказал Папа. – Ты уже взрослый.

– Я не плачу, – всхлипнул маленький Огюст, – Я рад, что тебе лучше.

– Боже мой! – воскликнул Папа. – А врать ты горазд, не хуже своего отца. Подойди поближе, дай тебя обнять.

Маленький Огюст подошел, и Папа, руками отыскав его лицо, нежно поцеловал внука в обе щеки. Затем потянулся к тете Терезе.

Тетя Тереза сказала, держа его руки в своих:

– Ты выздоровеешь, Жан, вот увидишь. Папа слабо улыбнулся.

– Ну конечно, Тереза.

– Ты еще кричать на всех нас будешь, как в старые времена.

Но Папа вдруг стал мертвенно-бледным, тяжело закашлялся и прошептал:

– Дай мне поговорить с Розой и Огюстом.

Тетя Тереза увела маленького Огюста из комнаты. Папа сказал, чувствуя, как дрожат обнимающие его руки Розы:

– В чем дело? Он опять тебя забыл?

– Нет-нет, Папа, – Роза старалась подавить слезы. – Огюст очень много работает. Он теперь пишет твой портрет.

– Портрет? – проворчал Папа. – Он ведь скульптор.

– Прекрасный портрет, – гордо сказала Роза.

– Он хорошо зарабатывает? – Былая живость прозвучала в голосе старика. – Ему заплатили следующую сумму за тех чудовищ – за «Врата»?

– Нет еще. Но заплатят, дорогой Папа.

– Он больше ничего не получит, – уверенно сказал Папа, – никогда не получит.

– Вам нельзя разговаривать, – сказала Роза, – доктор наверняка запретил бы.

– Доктор? – Папа сделал удивленное лицо. – Поздно звать доктора, Огюст, я же говорил, что ты никогда не заработаешь на жизнь скульптурой.

– Конечно, ты прав, Папа, – ответил Огюст, чтобы не раздражать старика.

– Послушался бы меня и пошел в префектуру, скоро бы уже и на пенсию.

Никто ему не ответил.

– Можешь не отвечать, – сказал Папа. – Дай руку, Огюст.

Огюст положил свою руку на руку Папы, Папа крепко стиснул ему пальцы и не отпускал. Он стал просить:

– Относись хорошо к Розе. Она была мне за родную дочь.

– Я постараюсь, – сказал Огюст.

– Это не обещание. – Папа сжал пальцы Огюста с такой, силой, что хрустнули суставы. Он метнул грозный взгляд в ту сторону, откуда шел голос Огюста, и заявил:– Твое старание не многого стоит.

– Пожалуйста, Папа, – вмешалась Роза. – Не надо…

– Нет, ты меня не остановишь. – Опершись на руку Огюста, Папа приподнялся и сел на кровати. – Огюст, обещай мне, что женишься на Розе.

– Этого я не могу обещать, – медленно, с трудом проговорил Огюст. – Но обещаю заботиться о ней. – Разве может он забыть о том, что Роза сняла для него его первую мастерскую, дала ему возможность работать самостоятельно, стать самим собой? Все другие только брали, но не давали.

– Этого недостаточно, – настаивал Папа. Громадным усилием воли Папа сохранял сидячее положение, грудь его тяжело вздымалась, дыхание было хриплым, словно он боролся с врагом. – Никаких отговорок. Обещай мне, Огюст, что женишься на ней.

– Я позову доктора, – забеспокоилась Роза, встревоженная его тяжелым дыханием.

– Не надо. Обещай мне, Огюст, обещай.

– Ну… – пробормотал Огюст.

– Я не отстану, пока ты не дашь мне слово. Обещай!

– Я сказал, что буду заботиться о ней.

– Ты забудешь об этом, если не дашь слово. – Ты ничего не понимаешь.

– Обещай, Огюст, – настаивал Папа. – Обещай!

– Когда-нибудь, – со вздохом сказал Огюст. – Когда-нибудь…

Слепые глаза Папы подозрительно уставились на Огюста, и тогда Огюст сказал:

– Я обещаю, когда-нибудь. И Папа медленно улыбнулся.

– Господи, ну и упрямец, это у тебя в крови. – Он еще минуту гордо восседал на кровати, а затем повалился на подушки.

Сильные руки Огюста поддержали его, Роза вскрикнула, перекрестилась и побежала за священником, но к приходу священника Папа был уже мертв.

Похоронив Папу на семейном кладбище– Огюст приобрел участок земли на кладбище, чтобы хватило места для него, Розы и маленького Огюста, – Огюст повел Розу посмотреть дом на улице Августинцев.

После смерти Папы Огюст ни словом не упоминал о женитьбе, но Роза была благодарна, что он не забыл ее и сына, когда покупал участок на кладбище. Она восприняла это как знак внимания, но, когда стала благодарить и сказала, что теперь она спокойна, он рассердился и переменил тему разговора.

Огюст и не думал, что будет так тяжело переживать утрату Папы. Он вспоминал, как Папа бранил его за пристрастие к рисованию, за неаккуратность, рассеянность. И, вспоминая, улыбался, хотя сердце по-прежнему разрывалось от горя. Папа на все случаи жизни имел собственное мнение, рассуждал Огюст. Что-что, а эту черту и он от него унаследовал.

Когда они повернули с набережной Августинцев на улицу того же названия – узкую, короткую, между Новым мостом и мостом Сен-Мишель, – Огюст указал Розе на большой старый дом неподалеку от Сены в благородном старом стиле, выделявшийся среди других.

– Тебе нравится? – спросил он.

– Целый дом? – с неверием в голосе спросила Роза. – Ты хочешь снять его целиком?

– Я купил его. – Солнце играло на черной муаровой повязке, которую он носил в знак траура, – Прекрасный дом, не правда ли?

Роза знала, что лучше не спорить. Целый особняк в том стиле, который ей нравился, но его будет трудно отапливать и прибирать. Она вяло кивнула.

– При нем сад с клумбами и деревьями, есть где вздохнуть. Тебе будет казаться, что ты снова в своей любимой Лотарингии.