Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

«Лучше всего вообще не говорить, что и было моим намерением изначально. Говорить о том, что человек делает, кажется мне, конечно, со скидкой на намерения, формой саморекламы» [1371].

Именно молчанием реагировали многие творческие личности. Молчанием отвечает Елизавета на ужасы в фильме Бергмана «Персона», монах во Вьетнаме, сжигающий себя живьем, испуганный ребенок в варшавском гетто. 30 годами ранее Зонтаг писала, что Елизавета «хочет быть искренней, не играть роль, не лгать, гармонично совместить внутреннее и внешнее и, отвергнув в качестве выхода самоубийство, решила стать немой». Это был духовный, а не политический ответ. У боснийцев были конкретные нужды, и Зонтаг надеялась им помочь.

«Я бы с радостью помогала пациентам сесть в инвалидное кресло. Я приняла решение рисковать своей жизнью, существовать в экстремальном дискомфорте. Взрывались бомбы, свистели пули над головой… Не было воды, электричества, почты, телефонной связи. И так из месяца в месяц. Это не символично. Это реально» [1372].

Во время своего первого посещения она попросила Фериду Дуракович организовать встречу с интеллектуалами. Та пригласила людей, которые высказали просьбу о материальной помощи, которую со временем Сьюзен смогла оказать. «Но что вы хотите, чтобы я сделала? Кроме того, что достала еды, деньги, воду или сигареты? Что вы от меня хотите?»

Позднее вместе с организатором международного театрального фестиваля Пашовичем она обсудила возможность постановки пьесы. Это, конечно, не могло снять осаду с города, но какой-то практический смысл в этом все же был. Актеры получат работу, продолжится культурная жизнь, в западном мире люди увидят, что в Югославии не только кланы, но есть и люди, не глупее тех, кто читает о них в газетах. Она предложила пьесу Ubu Roi дедушки модернистского театра Альфреда Жарри [1373]. Упомянула о пьесе «Счастливые дни» Беккета, в которой женщина болтает с мужем, вспоминая счастливые деньки в то время, пока ее закапывают живьем. К концу пьесы земля доходит ей до подбородка.

«Она предложила Беккета, и я сказал: «Но, Сьюзен, здесь, в Сараево, мы ждем» [1374], – вспоминал Пашович.

«Существование! Существование – это ничто! Существование – это становление!» [1375]– восклицал герой в одной из театральных постановок Зонтаг. Это была пьеса Пиранделло «Какой ты меня знаешь» (Come tu mi vuoi)», которую она поставила в Турине по просьбе Адрианы Асти – актрисы, игравшей в «Дуэте для каннибала» [1376]. Зонтаг уже давно нравился Пиранделло. В 1958-м она писала: «Сентиментальные размышления Пиранделло об иллюзии и реальности всегда меня привлекали» [1377]. Друг говорил, что она приехала для того, чтобы быть ближе к Карлотте [1378]. Эта пьеса имела отношение к одной из любимец Зонтаг, игравшей в экранизации 1932 года:

«В этой пьесе Пиранделло меня привлекает тема психологического каннибализма. Поэтому я превратила героиню, роль которой в фильме исполняет Грета Гарбо, в центр сюжета, наподобие пчелиной матки, ловящей остальных героев, но в конечном счете становящейся их жертвой» [1379].

Во время работы над постановкой родилась еще одна пьеса – «Алиса в кровати», поставленная в Бонне в сентябре 1991 года.

«Однажды Адриана Асти, игравшая главную роль, сказала мне (могу ли я заметить?) игриво: «Пожалуйста, напиши для меня пьесу, и такую, чтобы я все время была на сцене». И я вспомнила Алису Джеймс – неудачного писателя-инвалида, тут же слепила сюжет и рассказала его Адриане. Но саму пьесу написала спустя 10 лет» [1380].

Алиса Джеймс была укором, почти как Сьюзен Таубес символом полной женской несостоятельности, персонажем, которым интересовалась Сьюзен. Зонтаг заболела раком, когда ей было 42, Алиса Джеймс умерла от этой болезни в 43 года. Талантливая сестра двух великих писателей – Генри и Уильяма Джеймсов, она не смогла понять, что «эгоцентричность, агрессивность и безразличие необходимы для процветания большого творческого таланта», как писала Зонтаг. Как и Вирджиния Вулф, Зонтаг считала, что эгоцентричность чаще встречается у мужчин [1381].

Алиса в кровати. В пьесе Зонтаг показывает нескольких (реальных и мифологических) образов женщин: Кудри и Мирфу, Эмили Дикинсон и Маргарет Фуллер, которых необходимо успокоить, в том числе и медикаментозно, или оставить выспаться, которые, каждая по-своему, пытается понять проблему действия и того, как надо реагировать. По словам Зонтаг, у них есть «буржуазная роскошь психологического увечия» [1382], вопрос, очень занимавший ее во время режиссуры пьесы Пиранделло: «очередной пьесы о женщине в отчаянии, которая либо беспомощна, либо делает вид, что она такая» [1383].

Так были ли эти женщины беспомощными или просто «делали вид»? «Алиса стыдится понимания того, что ее угрозы о самоубийстве были всего лишь драматизацией, пустыми словами актера» [1384], – писал один из критиков. Эти угрозы напоминают угрозы Сьюзен о самоубийстве, когда она заканчивала отношения с Лусиндой, и дают возможность задуматься о вопросе долга.

Долга по отношению к самой себе —

Алиса: Жизнь – это не только вопрос смелости.

Маргарет: Но ведь так оно и есть [1385].

И долга по отношению к другим:

Кундри: Спасти человека сложно. Но это единственное, чего мы желаем.

В 1985 году критик из New York Times Фрэнк Рич писал:

«Если и есть Культурное Событие, так это пьеса Милана Кундеры «Жак и его господин», которую поставили в Harvard’s American Tepertory theater. Это не только американская премьера единственной работы чехословацкого писателя для сцены, но и дебют Сьюзен Зонтаг в качестве театрального режиссера. Просматривая программку, так и кажется, что увидишь имена Ирвинга Хоу и Филипа Рота в списке исполнителей» [1386].

В постидеологическую эпоху это действительно было Культурное Событие: известные имена развлекают банкиров, адвокатов и профессуру, которые должны были слететься на имя Зонтаг. Ничего плохого в этой культуре не было. Но это была бедная родственница той культуры, к которой всю жизнь стремилась Зонтаг. Великое искусство придавало жизни такое достоинство, что стоило того, что за него можно было отдать жизнь, как в детстве Сьюзен была готова отдать жизнь за Стравинского, а в зрелом возрасте восхищалась художниками, которые понимали искусство как искусство корриды.

ИМЕННО ТАКОМУ ИСКУССТВУ ЗОНТАГ ПОСВЯТИЛА ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ. НА ПРОТЯЖЕНИИ ДЕСЯТИЛЕТИЙ ОНА БЫЛА ВЫНУЖДЕНА НАБЛЮДАТЬ, КАК ЦЕННОСТИ ЭТОГО ИСКУССТВА ИСЧЕЗАЛИ, А ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ УХОДИЛИ НА ВТОРОЙ ПЛАН.

«Процесс подрыва стандартов серьезности уже практически подошел к концу, – писала она в 1966-м, – с развитием культуры, самые убедительные и понятные ценности которой взяты из индустрии развлечений» [1387]. Приблизительно в тот период она упомянула своей ассистентке Миранде Спилер о том, что во время беспорядков в Колумбийском университете в 68-м один из руководителей бунта опубликовал письмо, заканчивавшееся словами: «К стенке вас всех, мазерфакеры». Сьюзен сухо заметила: «А я и не осознавала, что мы движемся в этом направлении» [1388].