Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

У Сьюзен ушло некоторое время на то, чтобы понять правила нового мира. Вскоре после выхода в свет «Записок о кэмпе» Сьюзен пригласила к себе домой Мареллу Аньелли. Марелла была родом из аристократической семьи, и ее муж был главным акционером и исполнительным директором компании Fiat. Швейцар направил гостей на 15-й этаж. Подходя к лифту, Сьюзен поняла, что не спросила номер квартиры. Повернувшись к швейцару, она поинтересовалась: «А какой номер квартиры?» Спутники Сьюзен рассмеялись, и один из них спросил: «Ты думаешь, что жена владельца Fiat живет в 15G?»

Однажды вместе с тусовщиками-друзьями Сьюзен подъехала на лимузине к известному ночному клубу. На улице стояла очередь, но после того, как один из ее приятелей шепнул что-то охраннику на входе, их незамедлительно впустили.

«ЧТО ТЫ ЕМУ СКАЗАЛ?» – СПРОСИЛА ПРИЯТЕЛЯ УДИВЛЕННАЯ СЬЮЗЕН.

«Я СКАЗАЛ, ЧТО МЫ СО СЬЮЗЕН ЗОНТАГ», – ОТВЕТИЛ ТОТ [603].

Сьюзен было 31 год, когда вышло ее эссе «Заметки о кэмпе». «В одночасье Сьюзен Зонтаг, критик и эссеист для журналов с небольшим тиражом, философствующий новеллист и профессор колледжа, стала товаром – культовым персонажем среднего эшелона», – писала Нора Эфрон в 1967 году.

До выхода романа Сьюзен писала эссе для самых престижных нью-йоркских журналов, но вот сам роман, как всем казалось, был написан какой-то высокоинтеллектуальной европейской дамой. Многих изумляло, что сложные эссе и не самый простой роман были написаны красавицей с калифорнийским акцентом. После появления в свет «Записок о кэмпе» на Сьюзен обратила внимание серьезная и массовая пресса.

«Во всем виноват Time Magazine, – писала Эфрон. – Они нашли ее эссе в Partisan Review, где оно было тихонько и незаметненько упаковано, написали статью, упростив и банализировав его содержание, в которой поставили знак равенства между кэмпом и мисс Зонтаг» [604]. В начале 65-го в The New York Times Magazine напечатали длинную статью с иллюстрациями под названием «Сэр Исаак Ньютон кэмп». Сразу после появления «Заметок о кэмпе» «мир интеллектуалов и неинтеллектуалов моментально заговорил о кэмпе». «Той зимой любимой салонной игрой нью-йоркских интеллектуалов было отгадывание по внешнему виду человека, кэмп он или не кэмп» [605]. В статье предупреждали о том, что кэмп связан с гомосексуализмом.

«По сути, кэмп – это форма регрессии, довольно сентиментальный и подростковый способ выражения своего недовольства авторитетами, – заявил недавно один нью-йоркский психиатр, противник кэмпа. – Если коротко, то кэмп – это уклонение от жизни и ответственности. И в этом смысле это не только крайне детское, но и потенциально опасное для общества поведение. Кэмп – это болезнь и декадентство».

С точки зрения карьеры то, что о ней писали, шло Сьюзен на руку, но только до определенной поры. Ее снимал Энди Уорхол, она ужинала с Жаклин Кеннеди. Сьюзен стала символом Нью-Йорка, как появившаяся на горизонте Статуя свободы для иммигрантов, образ Зонтаг стал символом американского литературного мира конца XX века. В 1968-м Лэрри МакМурти представлял себе, что катарсисом, который может произойти с провинциальным американским писателем, будет встреча с Сьюзен Зонтаг, если он когда-нибудь окажется в Нью-Йорке [606]. В 1968 году Зонтаг было всего 35 лет.

После публикации эссе «Против интерпретации» в январе 1966-го рецензент из Times Элиот Фремонт-Смит назвал Зонтаг «скорее всего, самым противоречивым критиком, работающим в США в наши дни». По его словам, она не «появилась на интеллектуальной сцене тихо и незаметно». Она «ворвалась из ниоткуда в сыплющихся конфетти и серпантине – этими конфетти и серпантином были ее эссе и критические статьи, а также квазисюрреалистический роман «Благодетель». Конфетти и серпантин бросали ее издатель (Роджер Штраус) и слегка наглые, уверенные в себе и полезные мелкие сошки из тусовки вокруг Partisan Review – New York Review of Books. Сьюзен Зонтаг появилась совершенно спонтанно, приблизительно в 1963 году – и о ее появлении не объявляли, ее провозгласили» [607].

Ноэлу Бурху она сказала: «Я сделала все необходимое для того, чтобы стать известной» [608]. Она никогда не уточняла, что именно. Стивена Коха преследовал и «мучал» вопрос о том, как и почему она стала такой известной и как продолжала в течение десятилетий таковой оставаться, даже в периоды, когда читатели были к ней неблагосклонны. В начале карьеры она выглядела слегка нелепо – молодая женщина с впечатляющим багажом знаний, эссеистка из иерархического Partisan Review, которая при этом интересовалась «низкой» современной культурой, которую презирало или говорило, что презирало, старшее поколение. Обретенная слава поражала ее друзей, до этого никто не видел такого стремительного и неожиданного взлета. У нее не было менторов и предшественников. И, несмотря на то, что многие пытались ей подражать, никто не смог сделать это убедительно и занять ее место. Она сама создала правила, а потом их нарушила.

Ее друзья говорили, что у Сьюзен двойственное отношение к славе. Слава дала ей признание, о котором она раньше мечтала, но это было опасно для человека, который «постоянно зависит от мнения окружающих и ждет подвоха». Некоторые из ее первых «столкновений со славой» были комичными. Вскоре после того, как ее стали узнавать на улице, Сьюзен с Доном Левином были в продуктовом магазине в Гринвич-Виллидж. К Зонтаг побежала взволнованная фанатка и сообщила, что та – одна из ее двух любимых писателей. Сьюзен была польщена, Левин внутренне сжался, надеясь на то, что Сьюзен не уточнит, кто же второй любимый писатель девушки. Но Сьюзен не сдержалась и задала этот вопрос. Женщина охотно ответила: «Айн Рэнд» [609].

Стивен часто спрашивал ее о том, как ей удалось стать известной. «Все очень просто, – отвечала Зонтаг, – находишь какую-нибудь ветку и по ней движешься». Друзья писали, что слава не особо изменила Зонтаг. «Она совершенно спокойно относилась к тому, что могла плохо выглядеть, – говорил Левин. – У нее была естественная привлекательность, которой не были нужны ни косметика, ни дорогая одежда». Складывалось ощущение, что ей не особо нравилась то, что она притягивает внимание окружающих. «Я все это ненавижу, – заявила она Стивену на гламурной вечеринке. – Останавливаюсь у стола с закусками и думаю о том, когда лучше уйти». Она старалась оградить себя от вторжений посторонних в свою жизнь и уменьшить количество обязательств, возникших после того, как стала знаменитой и публичной личностью. На ее телефонном аппарате было напоминание в виде надписи со словом «Нет» [610].

Конечно, как и в случае, когда ее задело, что Бернард Донохью не заметил ее ковбойские сапоги, она больше делала вид, что ей безразлично внимание к ее персоне. Многие пытаются произвести впечатление, и те, кто знал Зонтаг, говорили, что у нее было какое-то странное врожденное качество, которое не зависело от того, как она выглядела, как была одета и на сколько вечеринок ходила. «Она обладала всеми качествами звезды, – говорил Давид, – и она это знала». Но Зонтаг не использовала многие возможности, которые ей давала жизнь. «Она могла бы быть еще более известной, если бы захотела. Когда она вырвалась на «большую сцену», ей делали много предложений, благодаря которым можно было стать еще более популярной – съемки на телевидении, написание сценариев для Голливуда и многое другое» [611].