Эверетт Тру - Nirvana: Правдивая история [litres]

Рок-н-ролл не спасет твою смертную душу, но, черт возьми, я иногда думаю, что Нил Янг и Курт Кобейн действительно правы: лучше сгореть, чем угаснуть.

– Я переехал в Нью-Йорк после первого турне «Hole», – рассказывает Кали. – Я романтизировал наркотики и алкоголь, сколько себя помню, но в Нью-Йорке впервые разошелся не на шутку. Помнится, я думал: «Ух ты, я в другом городе, я могу принимать наркотики каждый день и не чувствовать за собой вины». Менее чем за год я оказался потерянным для общества. Как раз когда я уехал из Лос-Анджелеса, случилась история с «Вэнити фэйр». Я помню рассказы Кортни на этот счет.

Я: Дело в том, что журналистка не поняла юмора Кортни и все так и напечатала.

– Юмор Кортни очень саркастический. Я вырос на шутках такого рода, так что я их сразу понимал, но как-то не удивлялся, когда другим это не удавалось. Острила Кортни так же удачно, как и делала все остальное.

Я: Когда ты жил в Нью-Йорке, ты пересекался с «Nirvana»?

– Нет. Мне было немного стыдно за свое поведение. Но я много общался с Кортни, особенно когда она пришла в ярость по поводу той статьи Линн Хиршберг. Кортни спросила, не мог бы я вернуться и помочь с ребенком. Что мне было в мои восемнадцать, ну почти девятнадцать не очень по душе. Еще и ребенок на шею – а у меня проблемы с наркотиками и все такое…

Я: Выбор тебя в качестве няни показался тебе хорошим решением?

– Я его, по крайней мере, понял, потому что Кортни считала меня близким человеком, которому можно доверять. С Куртом я был знаком хуже, чем с ней, но я ему нравился, а Кортни как раз хотела собрать вокруг себя тех, кто нравился бы и Курту. Так что мне ее просьба не показалась странной. Сейчас я думаю, что они лгали друг другу и даже сами себе. Просто потому что я их друг, что они могут мне доверять, что, как они знают, я не буду бегать в «Инквайрер» каждый раз, когда у них случится какая-то ссора. Они не желали признавать того, что я слишком молод и что я наркоман.

Я: С наркотиками и алкоголем всегда такая штука: если ты их употребляешь, то отрицаешь их воздействие. Многие годы я говорил: «Выпивка на меня никак не влияет». И что теперь? Я те четыре года и помню-то с трудом, но по-прежнему говорю, что выпивка ни при чем!

– А когда я был младше, всё как-то веселее шло, – замечает Де Витт. – Опасности еще не было – она появилась в Нью-Йорке, так что я уехал оттуда. И проблема для меня решилась. И вновь я предложил: «Почему бы не предоставить ребенка Джеки?» А они ответили: «А почему бы не тебе?» Я сказал: «Вряд ли это хорошая идея». Тогда они еще жили в Лос-Анджелесе.

Я: В том доме с лифтом?

– Да.

Я: Можешь его описать?

– Это старый дом с высокими потолками и видом на Голливуд-хиллз. Было еще подобие мезонина – передняя была очень большая, окна оттуда выходили на Голливудское шоссе и Кэпитол-рекордз. Поднимаешься по лестнице и попадаешь в холл, оттуда в гостиную, а за ней две спальни и две ванные.

Я: А что было в том доме? Какие-нибудь записи, постеры?

– Записи, модные пластинки того времени. Синглы «Vaseline», «Sebadoh» – все на «AmRep». В то время «Nevermind» гремел, и все крутые лейблы, я уверен, высылали им полные каталоги. Типа: «Возьмите наши группы с собой в турне, а?»

Я: А какие постеры?

– Да в основном там были не постеры, а картины самого Курта, – объясняет Кали. – Одна из них представляла собой обложку «Incesticide». У входа была кухня со стальным полом. Наверное, в этом доме Виктория Кларк и схлопотала по лицу. По крайней мере, Кортни так говорила. Я опять же был в некоторых вещах еще наивен и слишком юн, я продолжал пить и колоться. Это еще не стало такой привычкой, как позже, но каждый раз, когда мне что-то предлагали, я не отказывался. В Лос-Анджелесе был такой рок-доктор, его звали доктор Марк, и он выписывал лекарство под названием бупренакс в стеклянных пузырьках. Это был синтетический опиат для лечения героиновой зависимости. Когда я приехал в Лос-Анджелес, они жили там еще не так долго. Я был с лучшим другом, Рене Наваррете, который прошел со мной через все это. Мы приехали не за наркотиками или чем-то другим, а посмотреть на ребенка, потусоваться.

Я: Насколько я помню, они были очень одинокими. Особенно Курт, потому что он только что переехал из места, где прожил всю свою жизнь. За шесть месяцев до того о нем почти никто не знал, и тут внезапно они с Кортни оказываются самой известной парой в мире, и при этом очень одиноки. Они искали, с кем бы потусоваться.

– Тут была не просто тусовка. Они собирались вскоре переехать из того дома.

Я: Курт ненавидел Лос-Анджелес.

– Да, в Лос-Анджелесе ему не нравилось. Вот почему этот дом им подходил – чтобы в него попасть, нужно было воспользоваться лифтом с обратной стороны горы.

Я: Да и найти дом было сложно.

– Ну вот это и было отличное место, чтобы залечь на дно, – соглашается Кали, – хотя довольно неприглядное. Там мы сделали тот фотоснимок, который оказался потом на компакт-диске «In Utero» [Кали там в платье]. Мы просто баловались с поляроидом.

Я: И сколько тогда было Фрэнсис?

– Четыре, пять, шесть месяцев…

Кто-то в «Хагги Бере» нашел номер моего фан-журнала «Потрахаться и разбежаться» и передал его тебе. Кортни узнала обо мне через тебя, хотя я тоже посылала ей номер. Там была статья о «Hole», довольно позитивного содержания, в самом первом выпуске. Мне было тогда пятнадцать, я жила в Миннеаполисе и только начала работать в музыкальном магазине. Я открыла для себя панк-рок, мне хотелось писать, но мне никто не разрешал, так что я решила основать собственный фан-журнал.

Через несколько недель мне пришла большая посылка с футболкой «Hole» и стикерами. Потом Кортни прислала мне письмо на шестнадцати страницах, которое написала на следующий день после рождения Фрэнсис, несколько одурев от лекарств. Все письмо было о Миннеаполисе, о том, как мне хорошо бы организовать группу вместе с Мишель Леон [ранее – басисткой «Babes In Toy-land»], о том, почему у нее такая странная жизнь, о том, как пределом ее мечтаний в Миннеаполисе всегда было работать в «Северных огнях» [музыкальный магазин]. Она хотела знать, откуда я взялась такая маленькая, да удаленькая, а я с видом знатока Миннеаполиса ругала «Run Westy Run» и «Soul Asylum» [местные слабые рок-группы], всех этих старичков.

Я по касательной внедрилась в круг крутых чуваков. Для большинства девочек моего возраста я была чужой, слишком резкой, а на мальчиков наводила страх. Я не баловалась наркотиками и сексом, как большинство у нас в школе. Но мне в то же время нравились феминизм, группы Дона Флеминга [«Gumball», «Hole», «Sonic Youth», «B.A.L.L.» [325] Последние – действительно крутая чокнутая группа из Нью-Йорка, игравшая тяжелый рок. В ее составе блистали Дон Флеминг, владелец лейбла «Shimmydisc» Крамер и «The Rummager». «Трудный» третий альбом группы, «Trouble Doll» 1989 года, нужно слушать. Другая группа Крамера, которую он основал вместе с актрисой Энн Магнусон, – сексуально дерзкая, забавная и отвязная «Bongwater» – еще лучше. Их невероятный четвертый альбом 1991 года «The Power Of Pussy» содержит неизбывную печаль – и в то же время буйные непристойности. Те, кто записывался на «Shimmydisc», – «Dogbowl», «King Missile», «B.A.L.L.», «Bongwater», «The Tinkles», Дэниел Джон-стон, «Boredoms» – офигительны. и «Riot Grrrl»]. Так совпало, что знакомство с Кортни наложилось на мое открытие рок-звезд, которые записывали синглы «Wordcore» [первой в упомянутой серии вышла Кэтлин Ханна из «Bikini Kill»].