Сергей Юрский - Игра в жизнь

– А знаете, – сказал он задумчиво. – Может, это и неплохо? Лежите спокойно, поправляйтесь. И Люда пусть отлежится, и нога ее поправится.

– Но это же минимум месяц! – трепыхался я. – А юбилей СССР?!

– А юбилей пусть идет. Понимаете, я не уверен, что нас поймут. Там все равно аллюзии торчат. Реакция руководства неоднозначная. Так что и Люда, и воспаление – это все, может быть, даже и к счастью.

В январе официально запретили три московских спектакля – «Бориса Годунова» на Таганке у Любимова, «Самоубийцу» в Театре Сатиры у Плучека и «Похороны в Калифорнии» в Театре Моссовета.

Шел 83-й год, потом 84-й. Была нервная нескучная жизнь со множеством забот, с затеями, попытками, крушениями, иногда и с успехами. Но «Калифорния» оставалась занозой в сознании. Самым мужественным и самым верным оказался Георгий Степанович Жженов. Периодически мы ходили с ним по начальственным кабинетам – объясняли, убеждали: это не про нас, мы же показываем ТО-ТА-ЛИ-ТАР-НОЕ общество, у нас же с вами НЕ тоталитарное общество, ну, почему же вы принимаете это на свой счет? А нам отвечали: «Да ладно, вы же сами всё понимаете. Я бы и не против, но… вы же знаете… Вот переговорите с тем-то и тем-то, и если они, то тогда я, хотя, если честно… – (Ну конечно, конечно, только честно!), – если честно, то… бросьте вы это дело! Забудьте! Вам же легче будет».

Лев Федорович вызвал к себе. Он был черен.

– Большая неприятность, – сказал он. – Вы, Сергей Юрьевич, оказывается, исполняете в спектакле еврейский гимн?!

– Как? Где? Почему?

– Вот и я не знаю почему. Но мне позвонили из горкома и сказали, что у вас еврейский гимн.

(Видимо, я тоже стал чернеть лицом, и голова начала болеть.)

– Это псалом… спиричуэл… это негритянская христианская музыка… Это же Луи Армстронг поет… «Let my people go!» – «Отпусти мой народ!»

– Но там в начале слово «МОЗЕС»!

– Ну?

– Вот мне из горкома и позвонили, что Мозес – это Моисей!

Мы добились! Представляете, мы с Георгием Степановичем добились!

«Наверху» предложили еще раз показать прогон спектакля. Мы постарели на два года. Откровенно говоря, нам самим уже ничего не хотелось. Но разрешили! Надо собирать людей… декорации. Тут выяснилось, что декорации исчезли. Кто-то приказал полотнища утилизировать, железо пустить на другие нужды. Кто? Да уже и не вспомнить кто. Кто-то!

Я пытался шуметь, качать права. И что-то зашевелилось. Наметили срок премьеры.

За месяц до назначенного срока умер Ю. В. Андропов. Снова были государственные похороны и траур в стране. И опять лезли с нашими «Похоронами в Калифорнии».

«Да вы нарочно, что ли? – плачущим голосом сказал мне начальник Управления культуры. – Забудьте навсегда! Занимайтесь чем-нибудь другим! Года два надо будет переждать – сейчас вашу кандидатуру не поддержат. А потом опять сможете что-нибудь поставить».

Я ждал не два года, а гораздо больше. Никто уже ничего не запрещал – началась перестройка. Ставь что хочешь! А вот почему-то не ставил.

Не тянуло!

«Образованные на сцену лезут, из чиновников, из университетов. Совсем житья не стало», – жаловался Аркашка Счастливцев в пьесе Островского «Лес». Как в воду глядел Аркашка! Сто лет спустя полезли отовсюду. Больше всего (почему-то) из юристов. Но также из философов, из геологов, из медиков, из военных… А вот актер из астрономов был всего один – Миша Данилов. Не шучу, правда – Миша перебежал в Театральный институт с матмеха, с отделения астрономии.

Миша фигуру имел плотную, или, как говорят, корпулентную, пожалуй даже, скорее пузатую. Лицо имел широкое. Все Даниловы – и жена Лора, и дочь Катя – они такие… объемные. Общее прозвище, знаете, какое у них? «Слоны»! Понятно? Да что я вам рассказываю, вы же сами знаете Мишу! Один фильм назову, и сразу вспомните – «На всю оставшуюся жизнь» по роману Веры Пановой «Спутники». Он там доктора Супругова играл – неприятный такой тип с саквояжиком, а потом оказывалось – и доктор настоящий, и человек превосходный.

Мне приятно, что вы его вспомнили. Я бы мог еще десятки его ролей назвать и в театре, и в кино. Я все его роли знаю. Я очень любил Мишку Данилова. В моих постановках он вообще во всех играл, без всяких исключений – и на сцене, и на экране. Но перечислять не буду, а то захлебнусь в воспоминаниях.

А кроме этого, Миша еще великолепно (профессионально) рисовал, был мастером-фотографом (высший класс – выставочный), был знатоком и коллекционером джазовой музыки, был мастером-изготовителем курительных трубок. А еще (я об этом рассказал в главе про Товстоногова) Миша в молодые годы был алкоголиком, а потом навсегда бросил пить. При этом не потерял юмора, любви к чтению книг, интереса к науке… Ну что еще сказать? Чудо! Актер – начитанный, нетщеславный, непьющий, деликатный и при этом – талантливый! Чудо, и всё!

Мишина деликатность давала иногда неожиданные эффекты.

Вот пара случаев.

Когда я приезжал в Ленинград, жил частенько у Даниловых. А Миша в Москве обычно останавливался у нас. Как-то раз приехал на один день, на съемку. Позвонил с вокзала – «Еду прямо сниматься, после съемки заеду к вам, повидаемся перед поездом». Так и было. Явился часов в семь вечера – усталый, ноги болят, голова болит. Выпил большую кружку крепкого, почти чифирного чая. Жалуется: «Говорили, роль молчаливая, даже текста не прислали, а оказалось – несколько страниц сплошного монолога».

Уехал Миша. А утром звонит из Ленинграда:

– Слушай, Сереж! Я вчера был у тебя?

Я говорю:

– Был. Что с тобой, Мишель?

– А ты, случайно, не помнишь, как называется фильм, в котором я снимался? Я тебе не говорил?

Оказывается, только он вошел домой с поезда, звонок: «Михаил Викторович, это с „Мосфильма“ говорят. Что же вы к нам не приехали?»

Миша чувствует – волосы на голове дыбом встают. Деликатно интересуется: «Не приехал?» Трубка отвечает: «Конечно, не приехали. Мы вас встречали, а вы не приехали». Вот Миша и стал звонить мне.

А случилось вот что. В «Красной стреле» актеров туда-обратно едет множество. И представителей киногрупп на перроне множество. И вот ассистентка видит знакомое, по экрану знакомое, лицо, говорит «Здравствуйте!», лицо приветливо улыбается и деликатно отвечает: «Здравствуйте!» Ассистентка говорит: «Пойдемте!», а Миша деликатно говорит: «Спасибо» – и идет за ней к машине. Приехали в какую-то декорацию. Подобрали костюм. Роль эпизодическая, так что всё на ходу. Режиссер объясняет: «Это кабинет следователя. Вы, значит, преступник, вот ваш текст… тут, вообще-то, много… но мы вам заранее посылали…» Миша из деликатности кивает. Но в голове некоторое недоумение – текста не присылали, и потом, договор вроде был о роли следователя, а не преступника. Но… вежливый человек всегда готов на себя вину принять. «Сам я, наверное, что-то перепутал», – думает деликатный Миша и начинает учить неподъемный текст и строить характер преступника.