Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

Марки, конверты, блокнот, ручка, мыло, шампунь, зубная щетка и паста, печенье, газировка и два брикета «быстрой» лапши. Я спросил Наполеона, откуда это, и он ответил, – собрали заключенные. Все знали, что у меня нет самого необходимого и, наверное, появится не скоро. Я попросил выяснить, кто именно со мной поделился, чтобы потом как-то им возместить, но Наполеон сказал: «Ничего этого не нужно. Просто, когда появится кто-то вроде тебя, поможешь ему».

Я сидел на койке с полным пакетом всякого добра и размышлял о случившемся. Чего я точно не ожидал встретить в отделении смертников – доброту и щедрость. Люди знали, что у меня ничего нет, и поделились со мной, оторвав от себя. Они не ждали платы или возмещения. Они сделали это не для приятеля, а для незнакомого человека.

Не знаю, что они чувствовали, совершая этот акт невероятной доброты. Я знаю одно: их, как и меня, двенадцать «хороших людей» осудили как безнадежных. Лишь одно могли предложить нам эти «хорошие люди» – смерть. Но то, что видели в них «хорошие люди», никак не совпадало с тем, что видел я. Как можно было тех, кто выказал ко мне такую доброту, счесть «худшими из худших»?

С тех пор как казнили Наполеона – за преступление, которое он совершил подростком, – мне хотелось рассказать о нем его семье. Мне хотелось, чтобы они знали: их сын был хорошим человеком. Человеком, которого я никогда не забуду. И пусть они знают: я жалею о том, что наше общество обмануло их ожидания и ожидания Наполеона.

Просто нелепо, что мы как нация не в силах правильно воспитывать и любить нашу молодежь. Я в ужасе оттого, что у подростка отнимают надежду на исправление, что нет для него иного наказания, кроме смерти. И ужасно, что «хорошим людям» об этом должен говорить я – «худший из худших». Помоги нам Господь.

Что же я нашел в коричневом бумажном пакете? Доброту, заботу, любовь, человечность и сострадание – в такой степени, в какой их никогда не выказывают друг к другу «хорошие люди» в свободном мире.

Луис Рамирес был казнен 20 октября 2005 года за убийство Немесио Нандина, совершенное 8 апреля 1998 года в селении Теннисон, штат Техас.

Ларри Фицджеральд, Ларри Тодд и Глен Каслбери ушли в отставку в один и тот же день в 2003 году, поскольку им предложили такое поощрительное пенсионное пособие, что грех не согласиться. Однако мне казалось, Фицджеральд не готов оставить работу.

Много времени Ларри посвящал своей старенькой маме (она умерла в возрасте за сто), они прекрасно ладили. Ларри возил ее на бейсбол – в кепочке с символом «Хьюстон астрос». Притом он был еще не стар и не домосед из тех, кому только дай повозиться в саду. Почти сразу он стал работать в Управлении по чрезвычайным ситуациям – лесные пожары, ураганы – такое как раз для него. И все же здесь он не чувствовал себя на передовой, и, думаю, ему не хватало общения с журналистами и всяких обычных шуточек. Ларри был умен, и криминальные репортеры – люди интересные, разговаривать с ними – не то, что поболтать в магазине с первым встречным.

Мне нравилось работать с Ларри, он многое мне дал. Всему хорошему, за что меня хвалили журналисты, – например, открытости и готовности помочь, – я научилась у него. Он показывал, как добиться в работе успеха. Например, когда я начинала работать в Департаменте, я до ужаса боялась интервью на радио. Телевидение мне было нипочем, а вот радио пугало страшно, – я переживала, что не умею придумывать на ходу емкие эффектные фразы. Какое-то время я старалась любой ценой не давать радиоинтервью. Зато я слушала Ларри, примечала, что нужно, и через некоторое время научилась. Он и после ухода давал мне советы, хотя я никогда не просила, – была молодая и упрямая, не хотела показаться слабой.

Каждый раз, бывая в Остине на заседаниях правления, я виделась с Ларри и его женой, и мы болтали, вспоминали прежние деньки. Он часто присылал мне занятные письма и статьи – о предстоящих казнях или какие-нибудь примеры абсурда нашей тюремной системы. Он мог позвонить без пятнадцати шесть, зная, что в шесть начнется исполнение приговора, и сказать: «Ну, как ты? Грачук уже там? Знаешь, деточка, тебе нужно сделать то-то и то-то». Он скучал по работе и хотел помочь, а я злилась. «Да знаю я, Ларри, знаю!» Как будто родителям доказываешь, что ты уже взрослая. Впрочем, я и сама ужасно по нему скучала, потому что сильно его любила. Да и все его любили, даже заключенные, а это о многом говорит. Ларри так и остался лицом Департамента, и всегда им останется.

ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД

Никогда не думал, что буду работать в тюремной системе, и никогда не думал, что оттуда уволюсь, но в моей жизни произошло и то и другое. Первые два года в Департаменте пролетели незаметно. Работников тюремной системы часто изображают какими-то троглодитами, а оказалось – ничего подобного. Да, есть такие, которые никуда больше не сгодились бы, но большинство сотрудников просто выполняют свою работу и относятся к ней с большим уважением. В Хантсвилле я подружился со многими, и это место вызывает у меня теплые воспоминания. Хотя в какой-то момент я себе сказал: «Пора остановиться».

Журналисты часто спрашивали, каково мое мнение о смертной казни. Я всегда уходил от ответа, говоря: «Это к делу не относится». Мне следовало сохранять нейтралитет, потому что, выскажись я против смертной казни, на меня ополчились бы родственники жертв, а если бы высказался за нее, испортил бы отношения со многими заключенными-смертниками. Майк Грачук видел куда больше казней, чем я, но я не знал, как он к ним относится. Так оно и должно быть, и как раз потому-то он отличный репортер.

Правда же в том, что я – сторонник смертной казни. Зная таких людей, как, скажем, Кеннет Аллен Макдафф, противником ее не станешь. И будь я среди присяжных на суде над Наполеоном Бизли, я тоже проголосовал бы за смерть. Потом-то я хорошо его узнал и был о нем очень высокого мнения, а присяжные сочли чудовищем.

Я пришел к мысли, что в Техасе слишком часто выносят смертные приговоры. Кое-кому из преступников вполне можно было дать пожизненное. В вине некоторых казненных я сомневался. Еще я пришел к выводу, что в случае смертной казни жертвами становятся все и каждый: преступник, его семья, семья убитого. Я всегда придерживался мысли, что смертная казнь не несет никому облегчения. Да, зрелище смерти того, кто убил твоего близкого, может дать некоторое удовлетворение, однако это лишь новая глава скверной повести. И за то, что я высказывал свое мнение публично, много чего выслушивал от родственников убитых. Я просто считал, что казнью ничего не добьешься.