Ричард Пайпс - Я жил [Мемуары непримкнувшего]

Мы прибыли в Рим утром 30 октября в понедельник. Оставив багаж на вокзале, мы вышли в город: пройдя по Пьяцца Эседра с великолепным фонтаном, мы повернули налево на Виа Национале. Стоял прекрасный осенний день. Отец сказал, что, хотя у него были знакомые во многих европейских столицах, к сожалению, в Риме он никого не знал. Не прошло и нескольких минут после этих слов, как кто — то крикнул: «Пайпс!» Мы обернулись. Кричал итальянский бизнесмен по имени Роберто де Спучес, который жил до войны в Варшаве. Это была весьма удачная встреча, потому что, как оказалось, де Спучес был единственным итальянцем, которого знал мой отец. Трудно поверить, что в Риме, городе с населением более миллиона жителей, его появление в этот конкретный момент, именно в этом месте, было простой случайностью. Де Спучес помог нам обосноваться в скромном пансионе недалеко от вокзала. У нас совсем не было денег, я вынужден был продать некоторые марки из моей коллекции за тридцать лир (приблизительно один американский доллар), чтобы заплатить за наш обед в тот вечер. На следующий день отец отослал телеграмму в Стокгольм относительно денег, и мы вздохнули с облегчением.

Несмотря на то что Польша прекратила существование и Италия как союзница Германии признала этот факт, польское посольство в Риме продолжало функционировать вплоть до июня 1940 года, когда Италия сама вступила в войну. Это было большим везением для нас, потому что отец знал посла — когда — то служившего в легионе генерала кавалерии и верного последователя Пил- судского, Болеслава Виниавы Длугошовского, который имел репутацию ловеласа в Варшаве в предвоенные годы. Как я позже узнал из писем отца, именно присутствие Виниавы в Риме и послужило главной причиной того, что отец выбрал Италию как место нашей остановки. Отец провел много часов в посольстве на Виа Беккариа в разговорах с генералом, который очень много сделал для нас. Он выдал нам польские паспорта для дальнейшего путешествия, уладил отношения с итальянскими властями, представил отца американскому консулу в Риме и даже некоторым светилам высшего общества Рима, чьи аристократические титулы сильно впечатлили отца.

Как иностранцы мы были обязаны зарегистрироваться в полиции вскоре после приезда. Я сопровождал отца и господина де Спучес в управление полиции на Пьяцца дель Коллегио Романо, довольно мрачной площади около дворца Муссолини. Строгого, вида фашистский полицейский, разглядывая наш латиноамериканский паспорт, высказался относительно имени моего отца: «Marco е un nome ebreo» (Марк — это еврейское имя), — объявил он. «Да неужели? — возразил отец. — А как же насчет Святого Марка?» На это тому нечего было ответить. Конечно, полицейский мог бы возразить, что Святой Марк был иерусалимским евреем, но для этого ему не хватало эрудиции. Он сообщил, что пойдет проконсультироваться с начальством. Отец, не теряя времени, позвонил в польское посольство. Дело было улажено, и мы получили разрешение на пребывание в Риме в течение трех месяцев, срок, который был в дальнейшем продлен.

Отец был убежден, что война вскоре распространится на всю Европу, и поэтому хотел, чтобы мы уехали за океан как можно скорее. Его выбор пал прежде всего на Канаду, потому что мы думали (как оказалось ошибочно), что эта страна была более «европейской» и, следовательно, там легче приспособиться, чем в Соединенных Штатах, о которых мы черпали сведения в основном из кино как о стране бешеной деятельности и вопиющих контрастов. Но Канада не приветствовала въезд иммигрантов, если у них не было значительных сумм денег. Начиная с 1920‑х, Соединенные Штаты выдавали иммиграционные визы по странам в соответствии с квотами, которые дискриминировали восточных европейцев. В декабре 1939 года в Рим прибыл консул Экс и привез наши польские документы, которые мы не могли взять с собой при отъезде из Польши. Имея эти документы и приглашение от семьи Бюргеров, мы подали заявление на американские визы. Началось ожидание. Шесть последовавших месяцев как раз были периодом sitzkrieg (“ложной войны”), в течение которого союзники и немцы стояли друг против друга без движения на Западном фронте. Война шла на море, немцы оккупировали Данию и Норвегию, а русские воевали с финнами. Но в Италии легко было оставаться довольным жизнью. Фашистское правительство Италии мало напоминало нацистскую Германию или Советский Союз. Итальянцы не склонны к фанатизму, и многое из того, что называлось тоталитаризмом (термин, которым Муссолини с гордостью именовал свой режим), было на самом деле фарсом, который никто, включая самих фашистов, не принимал всерьез. Отец занимался различными сделками, о которых я ничего не знал. Тем не менее они очевидно приносили достаточно денег, что давало возможность скромно жить приблизительно на сто долларов в месяц, не используя наш основной капитал, который к тому времени был переведен в безопасное место — в банк в Нью — Йорке.

Через месяц мы переехали из пансиона в комнату в центре города на Виа Раселла, 131, квартира 5. На этой улице в марте 1944 года итальянские партизаны напали на отряд немецкой военной полиции, в ответ немцы схватили первых попавшихся 335 гражданских лиц и расстреляли их в Ардеантинских пещерах. Это было убогое существование в неотапливаемом здании, почти как в трущобе. В письме к Бюргерам в январе 1940 года отец так описал нашу хозяйку:

Я вообще не сумел бы написать вам это письмо, если бы у моих ног не было электрического нагревателя. Я дрожу от страха когда думаю о том, что сделала бы хозяйка, если бы об этом узнала. Моего счета в американском банке не хватило бы, чтобы расплатиться с ней… Если бы я мог дать по физиономии этой неаполитанской ведьме, то сделал бы это с огромным удовольствием. Ее характер не так уж плох, но она говорит всегда на повышенных тонах, почти кричит; по утрам она особенно груба; у нее беззубая рожа и она как ведьма волочет хромую ногу; когда она берет в одну руку швабру, а в другую ведро, я хватаю пальто и выбегаю подышать холодным римским воздухом. Нашу жизнь здесь делает трудной именно квартира. Мы должны экономить и по этой причине живем довольно скромно.

К счастью, в марте мы переехали в более удобную квартиру на Виа Пьемонте.

С помощью польского посла отец раздобыл паспорта и транзитные визы для членов нашей семьи, оставшихся в Польше, и даже для моего друга Олека. Все это было отправлено различными путями в Варшаву.

Мы с Олеком регулярно переписывались, по крайней мере раз или даже два раза в неделю, иногда на польском, но обычно на немецком, чтобы письма быстрее проходили цензуру. Читая эти письма (а я их все сохранил), не чувствуешь, что в Польше происходило что — то необычное. Мой друг в основном жаловался на скуку, которую он пытался развеять, изучая греческий и итальянский, читая Пруста, Пиранделло и навещая друзей. Из его писем я делал вывод, что мое неожиданное удивительное исчезновение из оккупированной немцами Польши сделало меня в глазах моих друзей неким фантомом: они стали сомневаться, существовал ли я вообще. В начале апреля Олек получил все необходимые документы для выезда в Италию от венгерского туристического агентства «Ибуш». Он, а вернее его мать лихорадочно добивалась получения необходимых разрешений от германских властей. Для них имел значение каждый день, потому что мы не скрывали, что, получив американские визы, сразу уедем из Италии. Германское разрешение пришло, но к тому времени итальянцы прекратили выдавать въездные визы, а немцы закрыли венгерское туристическое агентство, которое оформляло их документы для путешествия. Так что Олек остался в Варшаве, и ему предстояло испытать все ужасы холокоста.