Лев Консон - Краткие повести

Многое изменилось за эти годы; и потому странно было видеть ту же пыль за этажеркой, тот же фикус в углу комнаты, ту же вату с блестками между рам, тот же гриб на подоконнике в стеклянной банке из-под огурцов.

Колька Осипов стал — писателем. Сперва вышла его брошюра о борьбе с лесными пожарами, потом для детей стал писать сказки, рассказы. Теперь он книгу написал о классовых битвах в Западной Германии.

Жена у него — химик в Менделеевском институте. Квартира большая. Мебель полированная, низкая.

И столик журнальный есть.

Девчонка светилась радостью. Она о чем-то взволнованно говорила подружке. Как будто произошло что-то очень важное. Когда они промелькнули мимо, то я понял, что это действительно было так.

Я услышал, как она сказала: — Нет, ты представляешь? Он посмотрел на меня и сказал «здравствуйте», а я в ответ ему: «драсьте», — и она счастливо засмеялась.

Завидуйте, вожди, завидуйте, философы, завидуйте, пророки и боги! Вам не удалось бы сделать смех девчонки более счастливым, чем это сделал тот, кто сказал ей «здравствуйте».

Чудной был Васька Крысин. Морда круглая, добрая. Он, и правда, добрый был. А мы терпеть его не могли. Из-за голода, конечно. Каждый переносил голод, как мог, а Васька придумал по-своему. Он пытался убедить себя в том, что еды ему хватает. Мы страшно злились на него, а он — на нас. До хрипоты, до остервенения доходили. Кричали ему: «Ну, а если тебе еще 50 грамм хлеба дадут, ты что, и этого не мог бы съесть?» — «Да нет, ни крошки больше мне не надо. В глотку мою не полезут эти граммы. Сыт я. Сыт». И слезы были в голосе. Сейчас мне жалко Ваську, а тогда злился на него. Глупый я был и голодный.

В марте многие умирали, и Васька умер в марте.

Какая беда. Как судьба нас корежит. Покоя нет опять. Только теперь тоска не по исторической родине, а по той — другой. И еще по реке, лесу, траве, и еще просто по мягкой земле. Говорю им, что и здесь есть земля, вода, деревья, зелень. А они злятся. Я объясняю им, что здесь намного красивее. Краски здесь какие. Голубизны здесь сколько. Показываю на камни. Глядите, ведь вроде серые, а оттенков в них сколько, что вовсе не серые они. Ведь правда, чудо какое? Только злиться на меня зачем? Зачем же так, до остервенения? Думаете, я лгу себе и вам? Лгу, чтоб спрятаться от тоски? Да откуда ей взяться, этой тоске? Сами не знаете, что говорите. С прошлым покончено, его просто не было. Я вспоминать о нем не хочу и думать о нем не собираюсь. Не хочу видеть широкие реки. Не хочу подкрадываться к притихшим озерам. Не хочу глядеть на густые леса. Бродить по ним не хочу. Не хочу сидеть на мшистом пне. Не хочу слушать пение птиц. Не хочу утопать в душистом ковре — в ковре золотом осенних листьев.

Ссучился — изменил воровскому закону.

Землянули — заставили изменить воровскому за кону.

Шнифт — глаз

Лепеха — костюм.

Голубых кровей — настоящий вор.

Мужик — работяга, то есть, не блатной.

Отказчик — отказавшийся работать.

Кореш — товарищ.

Лекпом, лепила — помощник лекаря.

Финстружка — широкая дранка (приблизительно 120х300 мм), которой покрывают крыши бараков.

Вохровский ларек — ларек для охранников и их семей.

Вертухай — охранник.

Шмон — обыск.

Тошнотики — лепешки из гнилой картошки, оставшейся в земле с прошлогоднего урожая.

Баклан — не настоящий вор, пижон.

То есть, МГБ.

БУР — барак усиленного режима.

Хамсин — сухой ветер из пустыни. Действует на психику.