Харуки Мураками - Писатель как профессия

В одном из своих эссе уже упомянутый выше Реймонд Карвер писал:

Как-то раз услышал я от друга-писателя следующее: «Если бы у меня было больше времени, я написал бы гораздо лучше». Помню, я чуть не упал от удивления. Да я и сегодня, честно говоря, неизменно поражаюсь, когда вспоминаю эти слова, <���…> ведь если то, что он написал, не было сделано на пределе возможностей, наилучшим образом, зачем вообще тогда было писать? В конечном итоге то, что мы унесем с собой в могилу, – это чувство удовлетворения, которое испытываешь, когда выкладываешься по полной, сияющий свет самоотдачи. Так что мне очень захотелось этому приятелю сказать: дружище, не пойми меня неправильно, но лучше тебе поискать какую-нибудь другую работу – уверен, в мире найдется немало занятий попроще и почестнее, которыми вполне можно прокормиться. Ну или начни наконец писать в полную силу своего таланта и возможностей. Завязывай с отговорками и оправданиями. Не жалуйся. Не ной! ( «Как мы пишем» )

Необычно резкие слова для такого мягкого человека, как Карвер, но тут я согласен с каждой буквой! Не знаю, как обстоят дела сейчас, а раньше среди писателей было немало желающих прихвастнуть, что, мол, пока сроки поджимать не начнут, они не могут себя заставить начать писать. Это, конечно, очень «по-литераторски» и действительно стильно, но способность писать «наперегонки со временем» имеет свой предел. Даже если в молодости это вам неплохо удавалось, даже если в какой-то момент вы таким образом создавали литературные шедевры, с высоты прожитых лет становится видно, что с годами у некоторых происходит «истощение» литературного стиля.

Чтобы время стало хорошим союзником, надо научиться до некоторой степени подчинять его своей воле, контролировать. Это я давно уже понял. А допускать, чтобы оно вас контролировало – нельзя, потому что тогда вы теряете инициативу. Есть такое выражение «время никого не ждет», никого – значит, и вас тоже. Ну а раз вас не ждут, то и вы не ждите у моря погоды – подойдите к делу позитивно, заранее продумайте план действий, пусть все будет в ваших руках.

Можно ли назвать мои произведения выдающимися, а если да, то насколько? Этого я не знаю. Вообще самому автору как-то не пристало об этом говорить. Выносить суждение о литературных произведениях – прерогатива читателей, всех и каждого по отдельности. Что же касается ценности той или иной вещи – тут, как говорится, время покажет. Писателю остается только молча принять это как данность. А я скажу лишь одно: на свои произведения я времени не жалел, то есть – словами Карвера – «писал на пределе возможностей, наилучшим образом», по крайней мере, прилагал к этому все усилия. Ни про одно из моих произведений я никогда не скажу: «Было бы у меня времени побольше, я бы лучше написал». Если какие-то из моих вещей получились неудачными, то исключительно потому, что тогда у меня просто не хватило писательского таланта на нечто большее. Конечно, об этом можно пожалеть, но стыдиться здесь совершенно нечего. Силу можно приумножить, способности – развить, а вот вернуть упущенный шанс невозможно.

Чтобы я мог писать так, как считаю верным, я разработал специальную рабочую схему, которую совершенствовал в течение многих лет и месяцев, аккуратно, с должным вниманием настраивая ее под себя, и которой продолжаю придерживаться по сей день. Она как безотказная машина, которую я регулярно чищу и смазываю, слежу, чтобы она не заржавела. Чего уж там, я как писатель даже немного горжусь ею. Мне гораздо приятнее говорить об общей схеме, о романе-как-процессе, чем о романе-как-результате или романе-как-объекте-критики. И практического смысла в таком разговоре больше.

Если при чтении моих романов читатели почувствуют что-то хоть отдаленно напоминающее всепроникающее тепло бурлящего горячего источника, я буду по-настоящему счастлив. Я сам, стремясь испытать это ощущение, прочитал огромное количество книг и прослушал много разной музыки.

Доверяйте своим ощущениям. Пусть другие говорят, что хотят. Это совершенно неважно. И для пишущего, и для читающего нет критерия важнее, чем собственные чувства.

Писать прозу – значит работать в уединении за закрытыми дверьми. Писатель, уединившись в кабинете, сидит за столом (в подавляющем большинстве случаев) и вытягивает из пустоты фантастические истории, облекая их в слова. Бесформенному субъективному он придает форму и объективирует его (или как минимум показывает, что этому нужна объективация). Вот самое простое определение работы прозаика, и именно так изо дня в день проходят наши трудовые будни. Хотя думаю, что немало найдется писателей, которые сейчас скажут мне: «А я вот не могу позволить себе такую роскошь, как кабинет». Да у меня и самого не было никакого кабинета, когда я только начал писать. Когда жена засыпала, я сидел в одиночестве за столом на кухне в маленькой квартирке в старом доме (его уже давно снесли) неподалеку от синтоистского храма Хатономори Хатиман дзиндзя в южной части квартала Сэндагая и вписывал шариковой ручкой иероглифы в клеточки, заполняя один за другим писчие листы на четыре сотни знаков. Таким образом я и написал свои первые две книги: «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973». Я даже про себя называю эти вещи «прозой с кухонного стола».

«Норвежский лес» я писал за маленькими столиками в греческих кофейнях, на палубных скамейках парома, в зале ожидания в аэропорту, в тени парковых деревьев, в гостиницах и отелях. У меня с собой не было нужного количества писчей бумаги на четыреста иероглифов, я не мог таскать такую объемную пачку, поэтому, вооружившись ручкой BIC, я исписывал мелким почерком страницы дешевой толстой тетрадки (раньше мы говорили «общая тетрадь»), купленной в одной из канцелярских лавок Рима. Нередко шум вокруг стоял неимоверный, а столик ходил ходуном, так что писать было невозможно. Время от времени я проливал на тетрадку кофе, а иногда, сидя в своем номере за столом и внимательно вчитываясь в готовый отрывок, я становился невольным слушателем полночной постельной сцены по соседству, звучные аккорды которой легко проходили сквозь тонкие межкомнатные перегородки. В общем, всякое бывало. Из сегодняшнего момента все это кажется забавным, но тогда мне было не до смеха. Я не смог найти себе постоянного жилья и писал «Норвежский лес», можно сказать, натурально скитаясь по Европе. Эта толстенная тетрадка со следами кофе (или не кофе – а непонятно чего) до сих пор хранится у меня.