Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

«Малое хочется соединять с великим, в этом смысл малого и его интерес и для этого за малое в науке можно отдать жизнь». (Н.И.Вавилов)

«Если бы я умер у нее на службе, что особенного я совершил бы тогда, что сделал бы сверх того, что я просто должен был сделать?» (И.Г.Фихте)

Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал…

Но еще оставался шанс – просить о помиловании.

Прошение Н.И.Вавилова в Президиум Верховного Совета датировано тем же числом, 9 июля. Николай Иванович указал также время: 20 часов [862].

Тогда же, по-видимому, подали прошения Карпеченко, Говоров, Бондаренко, Паншин, Запорожец…

Окончательного решения своей участи Николай Иванович ожидал уже не на Лубянке – там содержались подследственные, – а в Бутырской тюрьме.

Это была самая большая тюрьма в Москве: пересыльная, следственная, расстрельная – всякая.

С Бутыркой переплетаются судьбоносные повороты российской истории, она сплошь должна быть увешана мемориальными досками.

Тюремный замок был воздвигнут при Екатерине Второй по проекту знаменитого архитектора М.Ф.Казакова – на месте острога, стоявшего здесь с незапамятных времен. В одной из четырех башен Бутырки томился в цепях и отсюда был отправлен на казнь Емельян Пугачев.

Л.Н.Толстой навещал в Бутырке политзэка Егора Лазарева (прототип Набатова в романе «Воскресенье»), знакомился с тюремным бытом, прошел с группой этапников до Николаевского вокзала, чтобы описать всё это в романе. В годы кровавого заката империи здесь томились революционеры разных мастей, от эсера Ивана Каляева, убившего великого князя Сергея Александровича, и анархиста Нестора Махно до «железного» Феликса Дзержинского и мимолетной большевички Веры Сахаровой.

В советские годы население Бутырки многократно уплотнилось и «украсилось» букетом имен. Тюремный быт описан Варламом Шаламовым, Евгенией Гинзбург, Александром Солженицыным, другими, не столь заметными зэками.

В.Шаламов: «В“собачниках” Бутырской тюрьмы стены покрыты зелеными стеклянными плитками, не оставляющими следов карандаша, гвоздя. Втюремной уборной и умывальной стены из желтых плиток – на них тоже нельзя писать. Нельзя писать и в бане – бутырская баня, где каждый стирает свое белье, – превосходная баня. И стены и скамейки покрыты метлахскими плитками. Но дверь, деревянная дверь, обита железом, и это единственный почтовый ящик на всю тюрьму. Надписи коротки: АБЗ-5. Это не название лампы для телевизора. Это – судьба человека. Александр Борисович Зарудный – 5 лет. Тюремная дверь дает ответ на важный, очень важный вопрос. Баня ведь обслуживает и этапный корпус – пересылку, бывшую тюремную церковь, где собираются все получившие приговоры, все осужденные, не успевшие еще уехать».

Такова была Бутырка в первую половину 1937 года, но вряд ли многое изменилось ко второй половине 1941-го.

В камеры, рассчитанные на 20–25 человек, напихивали по 60–80 узников. Скученность, духота, вонь. Почти каждый день появлялись новички. Они полны надежд и иллюзий: они не такие, они попали сюда по ошибке, через день-два их выпустят. У осужденных другие иллюзии: они с нетерпением ждут отправки на этап. Шаламов – повторник. Он уже отведал гулаговского лиха. Он знает, что торопиться некуда: в лагере будет не лучше.

В.Шаламов:«Тюремный быт не изменился с двадцать девятого года. По-прежнему к услугам арестантов была удивительная бутырская библиотека, единственная библиотека Москвы, а может быть, и страны, не испытавшая всевозможных изъятий, уничтожений и конфискаций, которые в сталинское время навеки разрушили книжные фонды сотен тысяч библиотек; от этих изъятий и уничтожения, производившихся посмертно, пахло дымом фашистских костров. Но бутырской тюремной библиотеки это не касалось. <���…> По правилам библиотеки полагалась одна книга на десять дней. В камере было шестьдесят – восемьдесят человек. Конечно, в десять дней прочесть восемьдесят книг нельзя. Практически книг было неограниченное количество».

Шаламов пишет о своеобразной тюремной демократии. В каждой камере зэки сами выбирали старосту. Формальной власти у старосты не было – она держалась его личным авторитетом. В камере теснятся самые разные люди, все постоянно вместе, нервы напряжены до предела, «и староста должен уметь предупредить конфликты – это штука болезненная, заразная, развивается, как цепная реакция».

Староста «должен обеспечить порядок в уборке камеры, в раздаче обеда, покупок в тюремном магазине. Следить, чтобы шум споров, волнений не превысил какого-то условного градуса, уровня, за которым – конфликт с тюремным начальством. <���…> Послеобеденное время всегда отводилось на “лекции”. Каждый человек может рассказать для других что-либо интересное всем. Историку, педагогу, ученому – и книги в руки. Но простой слесарь, побывавший на Днепрострое, может рассказать много любопытного, если соберется с мыслями. Вася Жаворонков, веселый машинист из Савеловского депо, рассказывал о паровозах, о своем деле – и это было интересно всем» [863].

Можно не сомневаться, что лекции Вавилова сокамерники слушали затаив дыхание. В духоту переполненной камеры врывался морозный воздух заснеженных перевалов, жаркое дыхание пустынь, диковины чудесного острова Формоза, аромат абиссинского кофе… Думаю, Вавилов и сам увлекался своими рассказами, на миг-другой снова становился «человеком глобуса»… Тем тяжелее было возвращаться к смраду тюремной параши, загустевшего пота замурованных тел, к мертвящему дыханию расстрельного приговора…

Прошением о помиловании Николай Иванович отсрочил окончательное утверждение приговора. Но недолгой была та отсрочка.

Казалось бы – идет Большая война. Танковые колонны противника стремительно продвигаются вглубь страны, германские самолеты бомбят города, мосты, железнодорожные станции… Надо эвакуировать людей, вывозить технику, скот, зерно, учреждения. Проводить мобилизацию, обучать новобранцев, формировать воинские части, переводить промышленность на военные рельсы…

В Президиуме Верховного Совета члены Политбюро, другие высшие чины государства. У каждого из них невпроворот дел – срочных, важнейших, от них зависит ход войны, жизнь тысяч и тысяч людей, судьба государства. А приговоренные к высшей мере сидят за решеткой, никуда не денутся – с их ходатайствами о помиловании можно и подождать.

Ан нет! Для власти Советов внутренний враг всегда был опаснее внешнего. Прошение Вавилова Николая Ивановича рассмотрено в кратчайшие сроки. Решение принято 26 июля.