Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Но всего в Комитете было более семидесяти человек, в их числе известные всей стране деятели отнюдь не большевистской ориентации: бывшие члены Государственной думы, разогнанного Учредительного собрания, экономисты-аграрники, писатели, деятели культуры, такие как Станиславский, деятели «буржуазных» и «мелкобуржуазных» партий – кадеты, эсеры, меньшевики. Почетным председателем Комитета избран В.Г.Короленко. Это имело большой общественный резонанс. Старый большевик И.А.Теодорович, в то время член коллегии Наркомзема, признавал: «Многие украинские крестьяне только ради имени Короленко жертвуют хлеб голодающим» [167].

Сам Владимир Галактионович откликнулся телеграммой: «Я болен и слаб, силы мои уже не те, какие нужны в настоящее время, тем не менее я глубоко благодарен товарищам, вспомнившим обо мне в годину небывалого еще бедствия, и постараюсь сделать всё, что буду в силах».

Вопрос об организации Комитета еще не был решен, а начальник Секретно-оперативного управления ВЧК В.Р.Менжинский уже порывался всех его деятелей арестовать. Но санкцию ему не давали.

«Правительство, вышедшее из Октябрьской революции, сильное в терроре, было бессильно спасти от смерти миллионы приволжских крестьян; и оно пошло на риск, допустив в Москве образование общественного комитета с участием и представителей правительства. Если кто-нибудь успел записать краткую историю этого комитета, то он рассказал, как нескольких дней оказалось достаточно, чтобы в голодные губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей из Центра и Сибири, как в кассу общественного комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать комитету официальному. Огромная работа была произведена разбитыми, но еще не вполне уничтоженными кооперативами, и общественный комитет, никакой властью не обличенный, опиравшийся лишь на нравственный авторитет образовавших его лиц, посылал всюду распоряжения, которые исполнялись с готовностью и радостно всеми силами страны», – вспоминал один из активных членов Комитета, известный писатель М.А.Осоргин [168].

Авторитет Комитета рос с каждым днем, еще быстрее росли возлагавшиеся на него надежды. Комитет стоял вне партий, избегал вмешательства в политику. Этот оппортунизм больше всего бесил Ильича, вынужденного пойти на соглашение с соглашателями. В конфиденциальных записках соратникам он называет Комитет Прокукишем , потом просто Кукишем. Так он «остроумно» сократил-соединил фамилии трех его ведущих деятелей: ПРОкопович, КУскова, КИШкин. Издевательская кличка перекочевала в большевистскую печать. Газеты всячески пытались опорочить Комитет. Его вина перед диктатурой пролетариата состояла в том, что он спасал людей от голодной смерти. В случае успеха его деятельности в народе мог проснуться павловский «рефлекс свободы».

Ильич выдвинул свою программу борьбы с голодом, разумеется, сверхреволюционную:

«Если район, охваченный неурожаем и голодом, обнимает территорию с 25 миллионами населения, то не следует ли рядом мер самых революционных взять с этого именно района молодежь в армию в количестве около 500 тысяч штыков? (И даже может быть до 1 миллиона?)

Цель: помочь населению до известной степени, ибо прокормим часть голодных, и, может быть, посылками домой хлеба поможем до известной степени голодным. Это первое. А второе: поместить эти ½ миллиона на Украине, чтобы они помогли усилению продработы, будучи сугубо заинтересованы в ней, особенно ясно сознавая и чувствуя несправедливость обжорства богатых крестьян на Украине.

Урожай на Украине приблизительно определяют (Раковский) 550–650 миллионов пудов. Вычитая 150 миллионов пудов на обсеменение и 300 (15 х 20 = 300) на прокорм семьи и скота, получим остаток (550–450 = 100 ; 650–450 = 200) в среднем около 150 миллионов пудов. Если поставить на Украине армию из голодных губерний, этот остаток можно бы собрать (налогом + товарообмен + особыми реквизициями с богатых на помощь голодным) полностью» [169].

Этот маловразумительный бред, сдобренный фантастической цифирью, заставляет вспомнить о прогрессивном параличе мозга, который через несколько месяцев лишит вождя революции речи и подвижности. Не забудем: это был 1921 год, Союза ССР еще не было, советская Украина считалась независимым государством. Но послать в нее на кормление миллионное войско проблемы для Ильича не составляло. Заминка была в другом: крестьяне Украины обжирались только в его воображении, юг ее был охвачен голодом, как и Поволжье.

Между тем на Олимпе власти царил раздрай. Дзержинский рвал и метал, требуя санкцию на арест всех этих интеллигентиков , подрывающих устои пролетарской диктатуры. Нарком земледелия Середа, которому предстояло поднимать сельское хозяйство, этому противился; Красин, отвечавший за внешнюю торговлю, предлагал использовать престиж Общественного комитета на Западе для прорыва торговой блокады Советской республики. Каждый тянул одеяло на себя. Это перетягивание происходило в обстановке глубокой секретности, но находило отражение в большевистской печати. То она требовала расправы над Прокукишем , то становилась снисходительно-покровительственной.

На одно из заседаний Комитета председатель Каменев запаздывал. Это было странно, ибо раньше он всегда являлся с пунктуальной точностью. Осоргин вспоминал, как собравшиеся в недоумении ждали председателя, а сам он, сидя рядом с престарелой Верой Фигнер, знаменитой революционеркой, отсидевшей двадцать лет в Шлиссельбургской крепости, развлекал ее невеселыми шутками:

– Сейчас явятся чекисты, и мне придется провожать вас под ручку в тюрьму.

И вот: «Гудят у подъезда моторы, и впереди черных фигур влетает в залу женщина в кожаной куртке, с револьвером у пояса. Старушку Фигнер пощадили, нас повезли на прекрасных машинах».

То, что деятельность Комитета кончится тюрьмой, не было неожиданностью. Лидер партии эсеров А.Гоц, томившийся в лубянском застенке, увидев в газете состав Комитета, сказал товарищам по заключению: «Надо готовить камеры для инициаторов этого дела» [170].

В машине один из спутников спросил Осоргина: «“Как вы думаете, это – расстрел?” Я кивнул головой уверенно. Иначе – какой же смысл в аресте? Чем его оправдать? Нас нужно объявить врагами революции и уничтожить!» [171]

Камеры на Лубянке готовы не были. Всех арестантов – мужчин и женщин – заперли в одной большой комнате. Ведут себя все по-разному. Некоторые сильно возбуждены, кипятятся выше всякой меры, демонстрируя бесстрашие и возмущение. Другие подавлены, с трудом скрывают растерянность. Если верить Осоргину, то сам он нашел уголок почище, лег на пол и заснул. «Утро вечера мудренее, если, конечно, утро придет» [172].