Марина Абрамович - Пройти сквозь стены [Автобиография]

Наконец, китайцы сказали, что одобрят наш проект, но хотят за это миллион голландских гульденов – около 300 000 американских долларов – на обеспечение безопасности, наше размещение, питание и гидов. Для голландского правительства это оказалось приемлемым – цена за восстановление отношений с Китаем. Мы уже продвинулись до середины.

И вдруг нам сообщили, что проект придется отложить на год. Мы не понимали, почему.

И потом, вдруг, чудесным образом китаец прошел по Великой Китайской стене.

В 1984 году удивительно скоро после того, как китайское правительство согласилось на наше предложение, железнодорожный служащий с запада Китая Ли Юэн один совершил путешествие по Великой Китайской стене. Официальный релиз китайских властей гласил, что в 1982 году Ли «прочел статью в газете о том, что некие зарубежные исследователи планируют пройти всю Китайскую стену… Эти новости не обрадовали его. По его мнению, Китайская стена принадлежит китайскому народу и если кто и должен первым пройти по ней от начала до конца, то это должен быть китаец».

Интересная история. И не менее интересное время.

Год спустя нас пригласили посетить Китай в первый раз – не для того, чтобы начать наш проект, но чтобы познакомиться с героем Ли Юэнем, первым китайцем, прошедшим всю Китайскую стену, и обсудить наш поход по стене. Встреча с Ли была обставлена в виде пышной церемонии с многочисленными фотографированиями. Все это сделало ясным тот факт, что китаец первым прошел по стене, а мы с Улаем будем только вторыми.

Пекин пугал меня. Мы были под постоянным наблюдением. Машин почти не было, только тысячи велосипедов – машины были только у государственных чиновников. Нас поселили в бетонном многоквартирном доме, в котором не было туалета, если тебе нужно было в туалет, надо было идти в общественный туалет в конце улицы. Но внутри была система канализации, и мы поняли, что туалет был роскошью. Все это так напоминало серость Восточного блока в Белграде, но было настолько хуже: здесь коммунизм был соединен с фанатизмом. Мы просиживали на одной встрече за другой, и я совсем не понимала, что происходит и есть ли какие-то подвижки. В этой студеной атмосфере мы с Улаем все больше отдалялись друг от друга.

Благодаря своему долгому сотрудничеству с Полароид у Улая был доступ к фотокамере компании в Бостоне размером с целую комнату. Эта камера, действительно, делала невероятные, буквально реального размера снимки (примерно 2x2 метра). Мы сделали несколько серий таких снимков. В одной серии «Модус Вивенди» (образ жизни. – Прим, пер.) Улай и я в сгорбленных утомленных позах несли коробки. Его коробка была пустой, моя – полной. Эти образы оказались печально вневременными.

Наш друг и агент Майкл Кляйн начал рассылать эти фотографии в музеи, банки, корпорации, и в первый раз в жизни мы перестали быть нищими. Я как всегда за деньгами не следила, этим занимался Улай.

Весной 1986 года мы выставили некоторые из этих снимков в галерее Бурнетт Миллер в Лос-Анджелесе на выставке, которая также называлась «Модус Вивенди». На открытии была большая толпа. Улай побыл там некоторое время, а потом сказал: «Ну, ты знаешь, как обращаться с людьми, а я пойду прогуляюсь». И ушел.

Его не было около двух часов. Пару раз за вечер в моей голове проскальзывала мысль, что его нет слишком долго… Понимала ли я на каком-то уровне, что происходило на самом деле? Были ли у меня подозрения? Я стояла там, улыбалась, вела светские разговоры с людьми, с которыми мне было совершенно неинтересно разговаривать, вела наши дела, пока он где-то занимался сексом с секретаршей из галереи, молоденькой азиаткой. Об этом мне потом рассказали друзья. Лучше бы не рассказывали.

В тот момент наши с Улаем рабочие отношения начали терпеть крах.

Последние три года мы провели вместе, скрывая даже от близких друзей тот факт, что мы уже по-настоящему не вместе. Я скрывала это от всех, потому что не могла вынести самой идеи поражения. (А еще я была испугана – я все время думала, вот так и появляется рак, когда эмоции, которые ты прячешь, превращаются в болезнь.) Я перестала работать над своими проектами во имя более высокого, как мне казалось, идеала: совместного создания искусства и третьего элемента, который мы называли «та сущность» – энергии, не отравленной эго, сплава мужского и женского, что для меня являлось наивысшим произведением искусства. Мне было невыносимо, думать, что на самом деле это все не сработало.

А еще, что мы потерпели поражение по самой глупой и жалкой причине – из-за быта, и это было самым грустным. Для меня частная жизнь была частью работы. Для меня наше сотрудничество всегда было о жертвовании всем ради чего-то большего, какой-то более великой идеи. И в итоге все закончилось из-за мелочи…

Последний, девяностый, перформанс «Ночной переход» мы исполнили в октябре 1986 года в Музее изящных искусств в Лионе. Улай был одет в черное, я – в белое. В качестве ознаменования завершения проекта музей организовал выставку артефактов пяти лет нашей работы по этому проекту: там были фотографии различной одежды, в которую мы были одеты, исполняя этот перформанс в разное время, там была часть стола, который мы использовали в «Союзе ночного перехода». Музей приобрел в свою коллекцию всю инсталляцию, участвовавшую в перформансе, и даже Ситроен, в котором мы жили, пересекая всю Европу, чтобы исполнить наш перформанс.

Вскоре после этого для Кунст-музея в Берне мы сделали работу Die Mond, Der Sonne («Луна, Солнце»), состоявшую всего лишь из двух огромных черных ваз, которые мы изготовили, в точности повторявших размеры наших тел. У одной вазы поверхность была гладкой и блестящей, у другой – матовой и полностью поглощала свет. Вазы представляли нас и нашу неспособность больше вместе делать перформансы. И эта работа была четкой точкой в наших личных отношениях.

Может быть, мне стоило увидеть в том, что случилось на мой сороковой день рождения, знак. Наш друг Тони Корнер, владелец журнала Artforum, устроил мне и Улаю вечеринку 30 ноября, венчал которую огромный торт в виде Великой Китайской стены, протянувшийся через весь длинный обеденный стол, с маленькими фигурками Улая на одном краю и меня на другом. На торте было восемьдесят три свечи, так как ему исполнялось 43, а мне – 40. И как только все свечи были зажжены, они вспыхнули, растопили торт и чуть не устроили пожар. Это было забавно – разрушающийся торт в честь разрушающихся отношений.

В начале 1987 года Улай совершил еще одну поездку в Китай, чтобы продолжить переговоры о нашем походе по Стене. Китайцы все время меняли условия, это злило. И вдруг, неожиданно, нам сообщили конкретную дату: это должно было произойти этим летом. Я должна была встретиться с ним в Таиланде, чтобы финализировать наши планы.