Марина Абрамович - Пройти сквозь стены [Автобиография]

Что я обнаружила сразу же, что люди, сидящие напротив, очень тронуты. С самого начала люди стали плакать – и я тоже. Была ли я зеркалом? Мне казалось, я была больше чем зеркалом. Я могла видеть и чувствовать боль людей.

Я думаю, люди были удивлены болью, навернувшейся в них. С одной стороны, я думаю, люди на самом деле никогда не смотрели внутрь себя – все мы пытаемся избежать столкновения, насколько это возможно. Но здесь все было по-другому. Сначала ты ждешь часами, чтобы сесть. Теперь ты сел. На тебя смотрят зрители. Тебя снимают и фотографируют. Я обозреваю тебя. Уйти некуда, только в себя. И в этом все дело. Мы испытываем столько боли и при этом всегда пытаемся ее задавить в себе. А если вы долго подавляете в себе эмоциональную боль, она становится болью физической.

Утром первого дня ко мне села азиатка с маленьким ребенком. У малышки был маленький чепчик на голове. Я никогда ни у кого не видела столько боли. Вау. В ней было столько боли, что я не могла дышать. Она смотрела на меня долго-долго, а потом тихонько сняла с малышки чепчик – у ребенка по передней части всей головки шел огромный шрам. После этого они ушли.

Фотограф Марко Анелли, который провел все 736 часов «В присутствии художника» в атриуме, фотографируя каждого из более 1500 человек, севших напротив меня, сделал изумительный снимок этой женщины и ее младенца. Он потом опубликовал книгу всех этих фотографий, и эта фотография была настолько сильной, что он отдал ей в книге целую страницу.

Странным образом эта фотография возвращает к началу нашей дружбы с Марко, с которым я познакомилась в 2007 году в Риме. Все, что я о нем знала сначала, что он был другом Паоло, и он постоянно просил разрешения сделать мой портрет. В конце концов, я сказала: «Хорошо, я дам тебе десять минут». Он приехал точно в назначенное время с ассистентом и большим количеством оборудования. Когда я спросила, как мне позировать, он сказал: «Мне неинтересно твое лицо, мне интересны твои шрамы». Он говорил о шрамах на шее от «Ритма 0», на руках от «Ритма 10», на животе от «Томаса Липса». Я была настолько впечатлена этим и практически испытала зависть, что эта идея не пришла мне в голову, – так мы с Марко сразу стали друзьями. И, когда я начала подготовку к «В присутствии художника», он был единственным фотографом, о котором я подумала и кто мог посвятить свое время каждому моменту в этой работе.

Годом позже эта азиатская женщина увидела книгу и написала мне и Марко письмо с такими словами: «Я увидела книгу и захотела рассказать вам, что моя малышка родилась с раком головного мозга, ей была проведена химиотерапия. В то утро, как раз перед походом в МоМА, я была на приеме у врача, и он сказал мне, что «надежды больше нет», и мы прекратили химиотерапию. В каком-то смысле я почувствовала облегчение, что ей не придется больше страдать, потому что химиотерапия это ужасно, но в то же время я понимала, что это конец для моего ребенка. И я пришла посидеть с вами, и в этот момент была сделана эта фотография».

Это было невозможно грустно. Я ответила ей. Прошел год, и она написала мне еще одно письмо со словами: «Я снова беременна». Мы были на связи, и ее второй малыш в порядке. Жизнь продолжается.

Я придумала специальное платье для этой работы длиной до пола из кашемира и шерсти, чтобы сохранять тепло. Выставка начиналась ранней весной, и в атриуме постоянно были холодные сквозняки. Платье было похоже на дом, в котором я жила. Я сделала его в трех цветах: синем, чтобы успокоить себя, красном, чтобы придать энергии, и белом, чтобы очиститься. В день премьеры я была в красном. И как выяснилось, оно мне еще понадобилось.

В конце первого истощающего дня, когда напротив меня уже посидели больше пятидесяти человек, принеся с собой всю боль, пришел еще один – Улай.

Его с его новой девушкой – он опять собирался жениться – привез в Нью-Йорк МоМА по моей просьбе, я сделала это из уважения к нему, в конце концов, он был половиной двенадцати лет работы, показываемых наверху. Я знала, что он там. Он был моим почетным гостем. Но я никогда не ожидала, что он сядет напротив меня.

Это был момент шока. Двенадцать лет нашей жизни пронеслись в моей голове как одно мгновение. Для меня он был много большим, чем просто зритель. И только в этот момент я нарушила правила.

Я положила руки на его руки, мы посмотрели друг другу в глаза, и, до того как я что-либо поняла, мы уже оба были в слезах.

Почти сразу после этого он улетел обратно в Амстердам, и в августе у него выявили рак. Вскоре после этого он решил подать на меня в суд по поводу моих доходов от наших общих работ. Нам нужен был судья, чтобы решить то, о чем мы не могли договориться последние двадцать шесть лет. Поэтому жизнь не только продолжается, но и иногда становится совсем беспорядочной.

Глубокая эмоциональная боль, которую я продолжала наблюдать за столом, дала перспективу моему собственному разбитому сердцу. Но у меня была еще и существенная физическая боль. Я сделала простую, но очень значимую ошибку в планировании «В присутствии художника»: не сделала у стула подлокотники.

С эстетической точки зрения стул был идеален: я люблю, когда все выглядит просто. Но с точки зрения эргономики это был ад, потому что спустя часы сидения боль в ребрах и спине стала невыносимой. Если бы у стула были подлокотники, я смогла бы сидеть прямо много часов, без них это было невозможно.

Я ни на секунду не задумывалась о том, чтобы эту ошибку исправить. Я была слишком гордой. Это правило перформанса: если ты уже вошел в ментально-физическое пространство, которое придумал, правила закреплены, и все – ты последний, кто может их изменить. Мне также парадоксальным образом было важно сохранить невыдающийся вид произведения. Добавь я подлокотники, это бы коренным образом изменило мое присутствие, я бы, скорее всего, стала выглядеть грандиозной.

И теперь все было как в последних перформансах. Я испытывала большую боль, чем, казалось, человеческое тело может выдержать. Но в тот момент, когда я сказал себе, о’кей, я сейчас потеряю сознание, я больше не могу, – боль полностью исчезла.

Было то, чем я особенно гордилась: я научилась сдерживать чихание.

Вот как. Как вы знаете, иногда, когда в воздухе много пыли, вы чувствуете непреодолимое желание чихнуть. Суть в том, чтобы сконцентрироваться на своем дыхании так, чтобы почти перестать дышать, но чуть-чуть воздуха должно все-таки поступать, потому что если вы перекроете поток воздуха, то чихнете со всей силы. Это вопрос силы воли: нужно сохранить пограничное состояние. Но в качестве побочного эффекта в таком случае очень сильно болят глаза. Но чих проходит – он уже не случится. Это невероятно.

С писанием было смешно – мне никогда не хотелось, вообще. И то же самое с голодом: я даже не чувствовала голода. Мои тренировки НАСА сработали. Тело в самом деле точная машина, а машину можно натренировать делать определенные вещи. Мы просто этого не делаем.