Павел Федоров - В Августовских лесах [с иллюстрациями]

После собрания сельского актива Иван Магницкий пригласил всю прибывшую с Кубани делегацию к себе в гости. Народу набралась полна хата. Пришла Франчишка Игнатьевна с Осипом. Даже приплелся старый пастух дед Ожешко, которому стукнуло уже семьдесят два года. С десяти лет он начал пасти скот помещика. С установлением Советской власти в Западной Белоруссии деду была построена хата за счет государства. До этого он своей хаты никогда не имел, всю жизнь прожил по чужим людям.

— Хоть бы раз глянуть на ту самую машину… Так сама косит… косит и молотит? — щуря под седыми бровями маленькие темные глаза, спрашивал дед Ожешко.

— Да, скоро и у вас будут такие машины, — улыбнувшись, отвечала Варя деду.

— Кто ж нам даст такие машины? — сомневался дед, покачивая крупной плешивой головой.

— Советская власть. Видел, сколько уже в эту осень пришло тракторов? — проговорил Иван Магницкий. — Вот организуем колхоз — будем убирать наш урожай такими комбайнами.

— Пан Гурский тоже имел разные машины, а таких, как на вашей картинке, не было, — сообщил Ожешко гостям.

Варя с любопытством смотрела на деда. Он был похож на кубанских дедов: такой же морщинистый, вислоусый и безбородый, седые волосы скобкой обрамляли только затылок.

— А скажи мне, дочка, — трогая за плечо Варю, спрашивал Ожешко, — у вас там, в России, по отдельности трактора не дают?

— Нет, дедушка, не дают, — улыбаясь, ответила Варя. — Тракторы работают на колхозных полях.

— Добре! Я так думаю, что пока наши мужики будут слушать Михальского да всяких монахов, им придется в борозде со своими клячами маяться… Но вот я в кино видел, что у вас на Кубани не только тракторов, но и рысаков много. И какие рысаки! Таких даже пан Гурский во сне не видывал!

— Вы сами-то, дедушка, пойдете в колхоз? — спросила Варя.

— Ежели над скотом должность дадут, почему не пойти? У меня еще ноги крепкие, — пристукнув каблуком об пол, ответил Ожешко. — Я еще думаю к вам на Кубань в гости приехать. А то я дальше Гродно нигде не был.

— Приезжайте, обязательно приезжайте! — приветливо и просто ответила Варя.

За последние дни у Вари взяли адрес многие люди и обещали приехать на Кубань в гости. Все они верили, что ничто не может помешать установившейся между ними дружбе.

Была суровая зима 1940 года. Сорока и Бражников стояли недалеко от границы под кроной старой сосны. Дело было уже под утро. Начал падать снег. До слуха пограничников доносился шум какого-то непонятного движения. Он то приближался к самой границе, то отдалялся в глубь леса. Было ясно, что фашисты что-то затевали. Вглядываясь в темноту, острый на глаз Бражников заметил впереди белые движущиеся пятна. Показывая на них рукой, он шепнул Сороке:

— Ползут в маскхалатах…

Вдруг в напряженной тишине раздался громкий крик: "Хальт!" Следом загремели автоматные и пулеметные очереди. Сбивая с веток пушистый снег, пули полетели в сторону пограничников.

Бражников вспомнил, как лейтенант Усов во время инструктажа наряда предупреждал, что фашисты могут прибегнуть к провокации, для того чтобы перебросить во время стрельбы диверсантов.

Бражников и Сорока на провокацию не ответили. Но когда нарушители переползли границу, пограничники бросились к ним. Враги вскочили и метнулись в лес. Начавшаяся вьюга зализывала следы начисто.

Бражников и Сорока шли по следу прорвавшихся нарушителей, но догнать врагов не смогли. Кое-где видневшиеся следы вывели их на проселочную дорогу, по которой рано утром проехали лесорубы на нескольких санях и перемешали разрыхленный снег. Бражников решил идти по этим следам. Вскоре он встретил бежавшего навстречу по дороге Ивана Магницкого.

В то утро жители Гусарского вышли рубить лес для новой школы. Магницкий выехал вместе с ними. Едва они приступили к работе, рассказывал Магницкий пограничникам, как по их следу пришли шесть человек военных во главе с командиром и, ссылаясь на то, что здесь пограничная зона, запретили производить порубку леса.

— Как же они могут нам запрещать, когда мы от лесничества имеем разрешение? — жаловался Магницкий. Затем, понизив голос до шепота, он продолжал: — Командир такой высокий, нос с горбинкой, на вид очень бравый. Остальные — солдаты; пилы у них есть и топоры, походные мешки за плечами. Но дело в том, товарищ сержант, что солдаты эти какие-то странные, неприветливые и уже в годах… Я ж знаю, наши красноармейцы почти все молодые. Потом очень уж быстро они шли, запыхались. Я спросил про стрельбу, которую слышал рано утром, а командир начал на меня орать, что я такой и сякой и много хочу знать. Так, товарищ сержант, на меня еще никто не орал, а в особенности военные. Ушли они очень поспешно по направлению к Грушковке. Я посылал за ними сына своего Петра посмотреть, куда они пойдут. Петро, прячась за деревьями, пошел вслед и увидел такую картину. Встретили они на дороге подводу. Это ехал Олесь Седлецкий. Я его попросил, чтобы он помог обществу лес вывозить. Сынишка рассказывал, что эти военные насильно влезли в сани Олеся и погнали его коня на Грушковку. Мне думается, что наши красноармейцы не могли так поступить…

— Какие у них петлицы? — спросил Бражников, начиная догадываться, что это именно те, кого они с Сорокой преследовали.

— Петлицы черные, — ответил Магницкий.

— Да, это петлицы саперных войск. Но сейчас в этом районе наших саперных войск нет, — задумчиво проговорил Бражников и, обратившись к председателю Совета, сказал: — Товарищ Магницкий, подвезите нас побыстрее на своей лошади до Грушковки. Выясним, что это были за саперы, почему они вам запретили лес рубить… А сыну вашему на другой лошади придется на заставу скакать.

Бражников быстро написал Усову донесение, а сам вместе с Сорокой и Иваном Магницким поехал в Грушковку.

…Олесь выехал на субботник после других. Утром он пропустил чарочку настойки и, сев в сани, отправился в лес. Запел по дороге песню, но закончить ее не успел. Неожиданно в пролеске его остановили военные и стали расспрашивать, куда он едет.

— Куда же еще мне ехать, как не в лес? Сегодня мы бревна вывозим для нашей школы! — сказал он.

— Довези-ка нас, дядька, до Грушковки. Лес твой никуда не убежит, сказал командир и без дальнейших разговоров сел в сани.

Олеся возмутило такое поведение военного. Он встал с саней, поправил чересседельник и сказал угрюмо:

— До Грушковки два километра, можно и пешком дойти, а меня народ ждет. Нет уж, вы не задерживайте…

— Мы тебе хорошо заплатим. Мужики подождут, а мы торопимся, проговорил все тот же высокий, горбоносый.

— Я тоже тороплюсь, опаздываю, — ответил Олесь.

Глаза его глядели упорно и мрачно. Вытерев рукавицей отвислые большие усы, Олесь с горечью подумал: "Неужели и зять мой Костя может так поступить с простым крестьянином?" Но солдаты в это время уже облепили его сани и торопили поворачивать.