Евгений Трубецкой - Наша любовь нужна России [Переписка Е. Н. Трубецкого и М. К. Морозовой]

Дорогой, потому умоляю тебя, не отходи от этого дела, а будь душой с нами. Борись, обличай, спорь, не допускай многого — это все будет святое дело! Но не ставь никогда вопроса так, что пусть печатают одни — я не дам статей или не дам книги! Это ужасно. Ну, кажется, ты понял, что мне больно и что больно для дела. Я только и верю, когда ты тут. Чувства, горячности к делу много и у Булгаков<���а> и Бердяев<���а>, но того ума , той силы, смелости и независимости, как у тебя, у них нет! Напиши все Булгак<���ову>, что ты думаешь. Насчет Эрна — ты прав тоже. Но не можем мы не поддерживать молодых людей, идущих все-таки этим путем. По-моему, наш святой долг идти навстречу молодежи, которая ищет религиозного пути. Нам придется ежегодно на это давать тысячи три и издавать такие произведения. По-моему, иначе нельзя. Черствости, сухости и академичности не должно быть в нашем деле. Пусть лучше будут ошибки. Ты не можешь себе представить, как я исстрадалась за наш “Путь” в Москве. Все в интеллигентск<���их> кружках, конечно, с нами очень считаются. Степпун, Яковенк<���о> и все Логосы и Кубицкие только и предлагают себя. Степпуны и Яковенки чуть ли не от взглядов своих отказаться хотят, лишь бы мы их взяли. Но тут я очень резко и наотрез отказала. Продажных перебежчиков нам не нужно. Это одна сторона. С другой стороны, у нашего “Пути” есть мелкий враг — Хвостов, он меня извел. Но что хуже, он возбуждает Льва Мих<���айловича>.

Я решила по возвращении атаку провести на Левона. У нас было втроем бурное столкновение. Я их обличала в мертвом сне и говорила, что хотя мы плохи, однако у нас собрания, кружки и “Путь”, а у них ничего, и если бы не я, и журнал бы, пожалуй, кончился [184]. Этого последнего я не сказала, но ведь это так. У нас с книгой Левона вышла драма [185]. Корректир<���овал> ее Эрн и сделал это ужасно. Ошибок тьма. Эрн в отчаянии. Это в последний раз, что мы даем ему такую работу. Но ты посуди, что это всегда может случиться. Особенно в новом деле. Левон жесток к Эрну и вообще к нашему делу, ужасно. Хвостов мефистофельски злорадствует. Мне все это больно. Я знаю, как трудно делать дело. Но ты-то уж, ради Бога, не будь таким же жестоким. Вернусь к предисловию. Надеюсь, ты все понял, что я думаю. Так, значит, ты и напиши, что ты находишь предисловие излишним. Но для меня вся эта работа и разговоры о предисловии были очень важны, и я рада, что все вообще так было. Всех я сознательнее оцениваю во всех отношениях. За все это время у нас не было заведующего Изд<���ательств>ом за болезнью Гр<���игория> Ал<���ександровича>.

По-моему, нам не надо такого лица, оно только будет мешать. За это время мы это выяснили. Только одно есть смущение, кто тогда возьмет ответственность перед судом за какие-нибудь недоразуменья. Это единственное, что меня заставляет колебаться. Нужно лицо, которое бы знало каждую выходящую книгу и отвечало за все. Или можно поручать Рачинск<���ому> как знающему просматривать некоторые книги. Как заведующий и Рач<���инский> и всякий другой нам будет в тягость. Все вопросы лучше обсуждать коллективно, а дело мы устроили очень хорошо. Изданы книги технически (бум<���ага>, типогр<���афия>, обложка) очень хорошо. Все магазины и вообще все это говорят. Отчетность поставлена и все расценки правильны. Переписку можно делить. Я очень хотела бы отменить Рачинск<���ого> и всякого заведующего. Но остается вопрос об ответственности. Что делать? Подумай и напиши, мой ангел. Вообще как я вижу твою необходимость для религиозно-общественного дела в России. Как меня мучит вопрос о твоей дальнейшей деятельности!! Но это я оставляю до твоего возвращения. Уверяю тебя, что наш “Путь” и Религ<���иозно>-филос<���офское>-О-во Соловьёва — это почва, которой ты не пренебрегай. Очень трудно проводить свои взгляды где бы то ни было. А если не будет университ<���ета>, то что будет? Шанявск<���ого> — это тоже шатко. Милый, радость, до свиданья! Ах, когда я буду говорить с тобой обо всем, когда я дождусь этого? Целую крепко.

97. Е. Н. Трубецкой — М. К. Морозовой

[Телеграмма. Флоренция. В Москву. Принята 25 марта 1911 г.]

Preface Boulgakoff inadmissible envoye texte complet change Troubetskoy*.

98. Е. Н. Трубецкой — М. К. Морозовой

[25 марта 1911 г. Флоренция. В Ялту.]

25 Марта, Флоренция

Милая Гармося

Вчера во Флоренцию приехал и получил сразу три твоих письма. Начну с деловой части.

Предисловие Булгакова ужасно. Безвкусный шовинизм с допотопным славянофильским жаргоном, притом крайне размазан и бездарен. Что мне оставалось делать. Писать свое предисловие — во-первых, для них обидно, а может быть, мое для них столь же неприемлемо, как ихнее для меня. Поэтому я взял из их же предисловия все приемлемое для меня, сделал полстраницы из трех и в заключение целиком взял булгаковскую последнюю страницу, где излагаются намерения “Пути” относительно последующих изданий. Вышло сухо и бесцветно, но для предисловия от общего имени достаточно: то, в чем мы сходимся, — признание религиозной христианской задачи России, выражено совершенно ясно в одной фразе, и этого довольно [186]. Пусть яркие и красочные статьи пишутся каждым за собственной подписью и ответственностью. Говорить же от моего имени, как я решаю или буду решать религиозные вопросы, я не позволю никому.

Помня, однако, твою просьбу, я послал всем четырем “путейцам” чрезвычайно ласковое по форме, но весьма решительное по содержанию письмо, где, между прочим, говорю, что если предисловие будет сохранено, я прошу не печатать моих статей в сборнике. Аргументирую я там обстоятельно и тоном очень мягким и в заключение прошу переслать письмо тебе [187], чтобы ты сама рассудила, мог ли я поступить иначе. Разумеется, этот “ультиматум” относится к ним, а не к тебе, т. к. ты, конечно, на печатание сборника без моих статей не согласишься.

Что касается тебя, то я пишу тебе в день Благовещенья; и мне особенно хочется, чтобы письмо мое было для тебя благой вестью. Хочу верить, что между нами происходит сплошное недоразумение. Ведь идеал мой — светлое Христово воскресенье — радость всему миру; а крест — не цель, а только путь, который, кстати, не я же выдумал. В письмах и писаниях моих я утверждаю только одно: кто не сораспнется со Христом, тот и не совоскреснет с ним. Ты

*Предисловие Булгакова неприемлемо посылаю полностью измененный текст Трубецкой (франц.).

пишешь, что этого не отрицаешь? Но тогда в чем же дело? За что ты на меня обрушиваешься? За то, что я говорю об этом слишком много. Но если я увижу, что ты это признаешь вполне, то писать и говорить об этом не буду. Но почему ты сочла “буддизмом” мое развенчание наивной “русской” теократии Соловьева, этого я не понимаю, когда ты тем же самым раньше восхищалась, этого я не понимаю. Если “третий Рим” мираж, то неужели же все мираж? Если я в этой же главе не говорю о положительной задаче, положительном значении России, то ведь одна глава — не целое, а часть. Об этом по плану моего сочинения должно говориться в конце его. Ты говоришь: “все это одно только разрушение”. Но неужели жалко разрушать петровские “три кущи”, которые и глупы и кощунственны. Без разрушения немыслимо созидание. Ты же, когда читаешь разрушительную главу, должна знать, во имя чего я разрушаю. В следующей главе (теперь законченной) — идет знакомая тебе апология государства и апология относительного.