Яков Гордин - Моя армия. В поисках утраченной судьбы

«На что вы меня толкаете, товарищ старший лейтенант? — спросил я. — Я не имею права искажать отчет». Ткачук стал еще румянее, чем всегда. Думаю, что больше всего ему в этот момент хотелось дать наглецу по физиономии или по крайней мере поставить по стойке смирно и объяснить ему, кто он такой. Но сделать этого он не мог. Он теперь от меня зависел. И он забормотал нечто невразумительное: «Да нет, ты меня не так понял... просто... ребята стараются...» Я ответил: «Товарищ старший лейтенант, я обязан указать в ведомости ровно столько, сколько наработает ваш взвод. Разрешите идти?»

Вспоминая через шестьдесят лет этот диалог, я, конечно, не ручаюсь за слова. Но за смысл — ручаюсь. Уж очень большое удовольствие я тогда получил. Ведь если бы по представленным мной данным оказалось, что его взвод не выполняет план, ему сильно нагорело бы.

Уж не помню, что там было дальше. Думаю, что я вывел его взводу результат, достаточный для получения прогрессивки. В конце концов его солдаты были не виноваты, что их командир — антисемит...

Ежели вернуться к цветам, то, увы, их время вскоре закончилось. Степь выгорала, и главным элементом в пространстве становился песок.

Палатки наши были устроены довольно своеобразно. Мы выкапывали квадратные котлованы — метр с лишним глубиной — по размеру палатки и устанавливали ее над этим котлованом. Смысл подобной конструкции был в том, что внутри котлована — по его обводу — мы вырубали в твердом грунте плоскости, которые заменяли отсутствующие койки. На эти плоскости укладывались доски, а на них тюфяки. Но при этом в палатки легко проникал вездесущий песок. Это не способствовало гигиене, тем более что ничего подобного бане у нас, разумеется, не было. Лицо и руки можно было вымыть под масштабным умывальником, установленным под открытым небом. А в остальном... Смутно вспоминаю, что иногда удавалось сходить на озеро, расположенное в нескольких километрах. То ли от засилья песка, то ли от особенностей рациона — недостатка витаминов — у нас начался массовый фурункулез. У меня до сих пор сохранились шрамы на шее и ногах.

Писал я все реже. Родные мои с этим постепенно смирились. Времени для писем было теперь достаточно. Но стиль жизни и службы существенно изменился. Я жил теперь в отдельной палатке — ротной канцелярии. Лева Сизов жил в палатке с ротным старшиной Володей Калмыковым, из Сталинграда, очень колоритным парнем. Это был настоящий строевик, окончивший полностью — в отличие от меня — полковую школу. Не могу сказать, что мы были друзьями. Володя вообще был человеком довольно замкнутым и даже суровым. Но отношения у нас были хорошие. Перед демобилизацией он подарил мне свою фотографию, надпись на которой я приведу в свое время.

Став ротным нормировщиком — «техническим специалистом», каковых в полку было двенадцать, — я, не будучи младшим командиром, попал тем не менее в «батальонную элиту». Это давало и некоторые привилегии, и новое самоощущение.

Должность была ефрейторская — я стал получать уже не тридцать, а сорок рублей, — но когда начштаба предложил мне присвоить звание, соответствующее должности, я гордо отказался. Я не собирался задерживаться на посту нормировщика.

Мне, воспитаннику Джека Лондона, это казалось чем-то не слишком достойным. Уж если служить в армии, то надо быть армейцем, а не «техническим специалистом». Ефрейторское звание тоже представлялось мне каким-то несерьезным. В глубине души я не терял надежду получить сержантские лычки. Как-то при случае я сказал гвардии майору Ширалиеву, что учился в полковой школе. Он не стал вдаваться в подробности, но головой кивнул — мол, принял к сведению. Каждые полгода демобилизовывались несколько сержантов. Те, которым давали звания, были слабо подготовлены. Во всяком случае, за большинством из них не стоял отдельный учебный стрелковый полк гвардии полковника Хотемкина.

Теперь это юношеское честолюбие мне не очень понятно, но — что было, то было.

В это же время, к осени 1955 года, полк стал испытывать явный дефицит офицерских кадров. Боевым офицерам не нравилась их новая служба, и они предпочитали демобилизоваться, а лейтенанты — взводные, — как я понимаю, добивались перевода в более перспективные части. Командование полка нашло выход. Командирами взводов стали назначать старшин срочной службы.

Командиром первого взвода, в котором я еще недавно служил, стал мой приятель Миша Чигвинцев, из Бишкека, в советское время называвшегося Фрунзе. Мы познакомились в эшелоне по дороге из Совгавани в Цугуловский Дацан. Он был тогда рядовым. Чигвинцев окончил полковую школу в/ч 01106, стал сержантом — по службе был на год меня старше, — а потом его разжаловали. За что, он никогда не говорил, а я не спрашивал. Но, зная его характер, сильный и самолюбивый, предполагаю, что причиной был серьезный конфликт с непосредственным начальством.

В в/ч 11225 ему быстро вернули звание, и, когда я стал нормировщиком, а старший лейтенант Мелешко от нас ушел, Мише дали старшину и назначили командиром взвода. В то же время командирами второго и третьего взводов стали старшины Станислав Луцкий и Сергей Мороз, о которых я упоминал. Они тоже служили по полтора года, были старше большинства из нас по возрасту, в армию ушли с комсомольской работы. Что не мешало им быть очень славными людьми.

Все они, вместе и порознь, как и Юра Рыбин, и Лева Сизов, бывали вечерами у меня в палатке, когда не было аврала с очередным отчетом. Леня Турчин оказался несколько в стороне, впрочем, мы сохраняли дружеские отношения и виделись. Повторю, жизненный стиль принципиально изменился, но я воспринимал происходящее как паузу, как отдых перед продолжением настоящей службы.

4.VIII.1955. «Боже, боже! Ну думал ли я, что мне когда-нибудь придется писать месячные отчеты по аэродромному строительству?! (Не совсем понятно, при чем здесь «аэродромное строительство», разве что для красного словца. Известно, что мы строили.—Л. Г.) Это же издевательство какое-то! Ну, посудите сами—разве это занятие для ницшеанца, эстета и т. д. ? Форменное издевательство!»

Разговоры про «ницшеанца, эстета», разумеется, были ироничны в значительной степени. Но — не совсем. Строевая должность для «ницшеанца» оказалась бы куда органичнее.

Чигвинцев, у которого осенью должен был во взводе остаться один сержант — огромный флегматичный украинец по фамилии Дрозд, был не прочь заполучить меня командиром первого отделения и, соответственно, помкомвзвода. Но говорить об этом было еще рано.

В том же письме: «Кстати, знаете, что я ел на днях? Ананасы! Вообще оригинально — солдаты, питающиеся ананасами. (Небось речь о консервах, компоте в жестяной банке. — Я. Г.) Читаю Ирвинга. Очень хорошо. Да, „Золотой тушок " действительно ведет свой род от одной из легенд ирвинговской „Альгамбры". Я в этом убедился сам. Ничего не поделаешь. <...> Погоды у нас скверные. Холода, ветры, дожди. По ночам и утрам просто мороз. В палатках довольно прохладно. Однако ничего, закаляемся. Казармы еще не готовы.