Нина Бойко - Тоска небывалой весны [М. Ю. Лермонтов]

XXVII

В начале мая, прощаясь с друзьями в квартире Карамзиных, где были и полковые товарищи Лермонтова, поэт, стоя у окна и глядя на Неву, экспромтом написал стихотворение:

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,

С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…

Чужды вам страсти и чужды страдания;

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Приезд Лермонтова в Москву совпал с именинным обедом в честь Николая Васильевича Гоголя, устроенный историком Погодиным. Погодин пригласил и Лермонтова. Было весело, шумно, смеялись, и только Гоголь плохо скрывал какую-то озабоченность. После обеда все разбрелись по саду, и Лермонтова попросили прочитать «Мцыри».

На другой день, на вечере у Свербеевой, Лермонтов снова увидел Гоголя, завязался разговор, и проговорили до двух часов ночи.

В Москве Михаил Юрьевич встретил Василия Боборыкина. Расставшись во Владикавказе, когда Боборыкин с изумлением смотрел, как Лермонтов и француз рисовали и пели во все горло, они больше не виделись. Боборыкин теперь был в длительном отпуске, тратя время, как сам признавался, на обеды, поездки к цыганам, загородные гулянья и почти ежедневные посещения Английского клуба, где играл в лото по 50 руб. ассигнациями ставку и почти постоянно выигрывал. «Грустно вспомнить об этом времени, тем более что меня преследовала скука и бессознательная тоска. Товарищами этого беспутного прожигания жизни и мотовства были молодые люди лучшего общества и так же скучавшие, как я. Между ними назову: князя А. Барятинского, барона Д. Розена, Монго-Столыпина и некоторых других. И вот в их-то компании я встретил Лермонтова... Мы друг другу не сказали ни слова, но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я и до сих пор забыть не могу: так и виделись в этом взоре впоследствии читанные мною его слова:

Печально я гляжу на наше поколенье, —

Грядущее его иль пусто, иль темно...

Нужно было особое покровительство провидения, чтобы выйти из этого маразма. Не скрою, что глубокий, проницающий в душу и презрительный взгляд Лермонтова, брошенный им на меня при последней нашей встрече, имел немалое влияние на переворот в моей жизни, заставивший меня идти совершенно другой дорогой, с горькими воспоминаниями о прошедшем».

(Василий Боборыкин подал в отставку, уехал учиться за границу, потом вернулся на родину, женился и, поселившись в селе Лыскове Нижегородской губернии, занялся сельским хозяйством. Вскоре окрестные помещики заговорили о нем с изумлением: Боборыкин учит мужиков разным ремеслам, открыл в селе школу для крестьянских детей, издал брошюру «Письма о земледелии к новичку-хозяину», отпустил бороду и стал ходить в крестьянском полушубке и смазных сапогах! Как вспоминал племянник Боборыкина, «дядя был в то время эдаким Львом Толстым, с таким же неугомонным исканием правды»).

Монго Столыпин тоже не знал, куда себя деть в Москве: друзей у него почти не было, визиты к родным надоели, и он проводил время в Английском клубе, ожидая, когда соберутся товарищи «кружка 16-ти» едущие вместе с ним на Кавказ.

Из письма Ю. Ф. Самарина князю Гагарину:

«Вскоре после вашего отъезда я видел, как через Москву проследовала вся группа шестнадцати, направляющаяся на юг. Я часто видел Лермонтова за все время его пребывания в Москве. Это в высшей степени артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию благодаря своей неутомимой наблюдательности и большой глубине индифферентизма. Прежде чем вы подошли к нему, он вас уже понял: ничто не ускользает от него; взор его тяжел, и его трудно переносить. Первые мгновенья присутствие этого человека было мне неприятно: я чувствовал, что он наделен большой проницательной силой и читает в моем уме, и в то же время я понимал, что эта сила происходит лишь от простого любопытства, лишенного всякого участия, и потому чувствовать себя поддавшимся ему, было унизительно. Этот человек слушает и наблюдает не за тем, что вы ему говорите, а за вами, и, после того как он к вам присмотрелся и вас понял, вы не перестаете оставаться для него чем-то чисто внешним, не имеющим права что-либо изменить в его существовании. В моем положении мне жаль, что я его не видел более долгое время. Я думаю, что между ним и мною могли бы установиться отношения, которые помогли бы мне постичь многое».

Довольно часто Лермонтов бывал у Мартыновых, и девицам Мартыновым это нравилось. Отца у них уже не было, умер; брат Николай служил на Кавказе. Он после первой командировки был награжден орденом святой Анны 3-ей степени с бантом, вернулся в Петербург, встречался с Лермонтовым, но никогда об этом не упоминал и вообще умалчивал, что два года находился в своем полку. В 1839 году по каким-то причинам был переведен на Кавказ –– ротмистром в Гребенский казачий полк. Мать за него очень боялась, писала: «Где ты, мой дорогой Николай? Я страшно волнуюсь за тебя, здесь только и говорят о неудачах на Кавказе. Я стала более чем когда-либо суеверна: каждый вечер гадаю на трефового короля и прихожу в отчаяние, когда он окружен пиками». Рассказала о Лермонтове: «Он у нас чуть ли не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю; у него слишком злой язык и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их; эти дамы находят большое удовольствие в его обществе. Слава Богу, он скоро уезжает; для меня его посещения неприятны».

История с пропажей писем была, очевидно, забыта или разъяснилась все той же простой причиной: отец, перед тем как вручить пакет, мог сказать: «Не возьметесь ли, Мишель, передать Николаю 300 рублей и письма?»

Вместе с Лермонтовым бывали у Мартыновых Александр Тургенев и Лев Гагарин, –– шутили, пили чай, гуляли с девицами. Но это случалось днем, а вечерами Михаил Юрьевич ездил к цыганам. Любил цыганские песни, особенно одну:

А ты, злодей, ты злодей,

Добрый молодец.

Во моем ли саду

Соловей поет,

Громко свищет.

Слышишь ли,

Мой сердечный друг?

Разумеешь ли,

Жизнь, душа моя?

Приехала Мария Щербатова. Прощание ее с Лермонтовым происходило на глазах у Тургенева, и, как он рассказывал, она и плакала, и смеялась, и без конца повторяла: «Люблю! Люблю!»

В последних числах мая Лермонтов выехал на Кавказ. Ехал по Большому московскому тракту, который пересекал с севера на юг обширные земли донского казачества. Тракт проходил через станицу Казанскую на Верхнем Дону, станицу Каменскую на Северском Донце и город Новочеркасск, в котором с недавнего времени служил генерал Хомутов.