Виктор Конецкий - Некоторым образом драма : Непутевые заметки, письма

26.09.58. Архангельск.

«Слушай, арап, ты серьезно собираешься сматываться из Пицунды 8–9 окт.? Это гнусно и глупо! Ты толкуешь о деньгах — деньги тлен, они будут еще у нас в количестве трудно исчислимом, а сейчас надо немного сжаться и претерпеть,ибо Христос терпел.

Очень рад, что ты выбрался из мокрого Питера, но не особенно завидую, т. к. сам предвкушаю эту жизнь в скором будущем.

Наконец я притопал в Архангельск и думаю еще на несколько дней смотаться отсюда уже, так сказать, в материковую глушь.

В Пицунду я заявлюсь числа 5-8-10.

Я тут отпустил усы и бороду, т. е. на Б. море, но борода это моветон, это похабщина, и я ее сбрил, а усы оставил, рыжие и крепкие, как проволока! Ох, Старик, никуда не езди, сиди в Пицунде, я привезу удочки и спиннинг, будем ловить ставриду и вести дикий образ жизни.

Кстати, туда едет на днях моя матушка, и ты можешь ее там встретить.

Комнату вы сняли зря, надо было остановиться в пансионате. Хочу еще прихватить туда свое допотопное, купленное за полста ружье, грузины там здорово перепелок бьют по утрам.

Арап, а я похудел: сегодня (первый раз за месяц) глянулся в зеркало, ахнул.

А с какими кулаками я тут познакомился!

Итак: тебе нет никакой нужды ехать 8–9 окт., как ты пишешь.

Во-вторых, не особенно переживай, что рассказ будет не тот, какой тебе хотелось бы, постарайся удержаться в старых рамках в книжке.

В-третьих, жди меня и не уезжай, располагайся на весь октябрь — осень будет хорошая, не верь прогнозам, на Б. море им никто не верит.

В-четвертых — то же.

А меня, арап, произвели в атеисты, и мой рассказ „Дом под кручей“ стоит на первом месте в атеистическом листке (мне его переслали сюда, и я полез под стол — господи, спаси и помилуй меня!)

Девице твоей большой привет, вот я ее поцелую (усатый-то!), и тогда тебе, кэп, амба, она полюбит меня.

Горышину привета не надо, он в Л-де говорил, что я пишу плохо и старозаветно. Пущай сам попробует».

28.11.58.

«Старик, я тебя поздравляю, я радуюсь за тебя — искренно. Это я о том, что, приехав, увидал в „Литжизни“ отрывок из твоего рассказа. И, кроме того, встречал твою фамилию уж несколько раз.

Ты молодец, старик, ты — молоток.

Когда начинают печатать отрывки из чего-то, что еще где-то и когда-то будет напечатано,— это значит, что автор вполне советский, народный и современный.

Так что хватит хныкать. Привет с добрыми пожеланиями Олегу.

А ты брось свои кино-сценаристско-капитанские замашки, брось барство, брось звонить мне из Малеевки (знаю, знаю, что ты там, но не завидую) — нужно быть скромным и обходиться посредством старухи-почты.

Я получил письмецо от твоей мамаши.

Сколько ты еще пробудешь в Малеевке, над чем работаешь и не собираешься ли навестить Москву?

Кто там еще с тобой ошивается? Как сценарий из „Росомахи“? Вообще как дела — я хотел бы тебя видеть.

Приперся я тут к одной поэтессе (она потом в меня влюбилась — ах, ах, кэп!), у нее был Светлов и еще кто-то.

Поэтесса эта страшно талантливая баба, молодая, курносая, с глазами-пуговками.

Ну, ну, старик, выше голову, погляди там в бинокль — не светит ли нам где маяк? Настроение у меня кислое, но это все пустяки, я теперь такой проклятый оптимист, тем более, что меня решительно все любят (кроме редакторов журналов). А ты меня любишь, старик? Ну, так приезжай! Живу я сейчас один, мамаша моя все в Пицунде. Юра».

28.11.58.

«Дорогая Любовь Дмитриевна! Спасибо Вам за добрые пожелания, спасибо за заботу во время моего гощения у Вас.

Я очень рад, что познакомился с Вами, Виктором и Олегом — все вы люди глубоко симпатичные — настолько, что я, право, жалею, что вы не москвичи.

Северная поездка моя не удалась в том смысле, что я не получил того заряда оптимизма, на который рассчитывал.

Пицунда же — очень славное местечко. Я там ленился, да, признаться, и не было особенных условий для работы.

Кроме того, мне сейчас трудновато во внутреннем смысле, т. е. я не знаю, не уверен твердо, как и о чем писать.

Приняли меня в Союз, вышла небольшая книжечка в Детгизе — таковы мои „внешние“ успехи.

И если посмотреть, как другие живут и как завидуют мне мои коллеги, то выходит, что мои дела совсем не дурны.

А если бы писалось полегче, то я и сам был бы страшно доволен своей судьбой.

Большой привет Олегу.

Виктор мне почему-то не пишет.

Будьте здоровы и да будет Вам счастье в Ваших ужасных сыновьях-писателях.

Ю. Казаков

P. S.А В. Ф. Панову Друзин таки лягнул в „Литературке“… Все это ужасно противно».

21.08.59.

«Если ты был в Москве, старик, то, верно, уж знаешь, что столица осиротела, я с нее смылся.

Сидим мы сейчас с Коринцом в Псковской обл., в Лядском районе и этак через недельку думаем подаваться в Питер.

В Питере мы пробудем недолго и двинем дальше — в Петрозаводск, Повенец, Кижи, Сороку (Беломорск) и на Белое море, а там мы восплачем и побежим по волнам и ни черта не утонем.

Денег у нас нету и пить посему мы не пьем, и ты нас в Питере не подбивай на это богомерзкое дело, тем более, только что были мы в Печорском монастыре и благословлялись у разных схимников. Вот, старик. И колокола слушали день и ночь.

Очень рад, что рассказ тебе понравился, и большое спасибо за твое горячее отношение. Это меня немного подогрело на дальнейшее сподвижничество, а то бы я совсем замерз.

Коринец нынче плох и мне с ним скучно. Или сидит дорабатывает свою поэму, или спит. Так что я и не один, да один.

Ну, будь здоров, жди нас в Питере. Целую тебя и жму руку. Привет матушке.

Коринец бы тоже, наверное, привет передал, да спит, подлец».

23.11.59.

«Старый дохлый кэп! Только что вернулся из поездки по Сибири, прочел в „Литжизни“ статью Никулина о Чехове и взяло меня великое зло. Написал я ему, что есть на свете дохлый кэп — обладатель чудного рассказа о Чехове, и просил этот рассказ пробить. Если он не сделает этого — будем его дружно презирать и не верить ему, когда он будет трепаться о борьбе с молодыми.

Впечатления о поездке у меня сумбурные. Скоро, наверно, махну еще куда-нибудь.

В ответ на речь Соболева Панферов печатает мой рассказ в „Октябре“ № 7 — прочитай, если не обленился совсем.

В „Октябре“ говорил со всеми, изливалось на меня масло и мирра, и разные вообще клейкие слюни, и ушел я оттуда липкий и сладкий — хоть мухам садиться.

Милый старикан, как-то ты там? Не падай духом, знай, что мы сами с усами. Хотя что я говорю — ведь ты фильм ставишь…

Будь здоров, кланяйся маме и брату и своей будущей жене.

Увидишь Г. Горышина — извинись перед ним за меня. Написал я о нем в „Литературку“, там тиснули без меня и так дико сократили, что я зарекся впредь работать в этом жанре,— во всяком случае, дело это нельзя передоверять газетчикам, надо быть бдительным, а то конфуз выходит. Ну вот, старик, груз новостей сброшен на твои плечи, теперь мне осталось только сказать, что девочка моя приехала в Петрозаводск и мы с ней уединились на десять дней в Кижах, питались рыбой, молоком и картошкой.