Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

В голову ничего не приходило. Я понадеялась, что как-нибудь пронесет, и отправилась в отпуск.

Но не успела вернуться, даже еще не вышла на работу, как дома раздался звонок. Звонила секретарь главного редактора Госкино. Меня срочно вызывали в комитет. Поинтересовалась, сколько времени мне нужно на дорогу. Я опрометчиво ответила – не подумав, что сижу в домашнем платье, неприбранная и не готовая ни к какому разговору.

Кажется, еще и троллейбуса долго не было… В общем, опоздала минимум на полчаса. Опаздывала я частенько, но всегда переживала. Один мой друг справедливо заметил, что нужно выбрать что-нибудь одно – или не опаздывать, или не переживать. Но ему легко было говорить – он человек точный.

Вот и теперь я переживала, вместо того чтобы готовиться к разговору. Пробормотала извинения, меня отругали, что заставила ждать самого министра, и через минуту я уже едва поспевала за стремительно шагавшим по коридору и лестницам начальником, мучительно пытаясь сообразить, что же делать и как отвертеться.

И на последней лестнице, ведущей к кабинету Ермаша, меня осенило: «Я женщина, у меня свои проблемы, и нечего их скрывать. Единственный способ заставить себя слушать – говорить на простом, обычном, бытовом уровне. Они к этому непривычны. Они такого не слышат в своих кабинетах».

Мы прошли через приемную, полную ожидающих, дверь открылась, и я оказалась в святая святых – где потом мне приходилось довольно часто бывать и при этом министре, и при следующем, и при третьем.

Первый, кого я увидела, был не сам хозяин апартаментов, а его грозный заместитель Борис Владимирович Павленок. Обычно он не удостаивал меня даже кивка, а тут приветливо и радостно заулыбался. Вообще народу в кабинете было довольно много, я не всех знала в лицо.

Ермаш тоже был сама любезность. Встал из-за стола, пожал мне руку и спросил, внезапно перейдя на «ты»:

– Ну, как отдыхалось? Хорошо в отпуске?

Я не успела ответить, как Павленок хохотнул:

– А разве не видно?

Я с ужасом поняла, что со мной разговаривают, как со своей, что я как бы принята в их ряды, что всё решено и обсуждению не подлежит.

– Ну, – торжественно сказал Ермаш, – догадываешься, зачем мы тебя сюда пригласили?

Я промолчала, да он и не ждал ответа.

– Мы решили назначить тебя главным редактором киностудии.

– Какой? – глупо спросила я, чтобы выиграть время.

– Горького, разумеется.

– Нет, я не справлюсь. Там нужен мужчина, человек с характером.

– Ну, не прибедняйся, – вступил в разговор Павленок, – мы тебя знаем. (Откуда? – подумала я). Ты пользуешься авторитетом. Если что, поможем.

Все закивали. Обстановка становилась всё более торжественной. Еще секунда, и они начнут меня поздравлять, и тогда будет поздно.

Я решилась.

– Нет, не могу, – с трудом сказала я. – Я в плохой форме. Мы только что расстались с мужем, с которым прожили немало лет. У меня сын поступает в институт. Дочь в трудном возрасте. Я одна с моими проблемами – очень непростыми. Рада бы, да не могу. Извините, Филипп Тимофеевич.

Наступило растерянное молчание.

Всё, что я говорила, было правдой, и они не могли этого не почувствовать. А своих слов на этот случай у них не было.

– Да, – наконец сказал Ермаш. – Неожиданно. Ну, и кого ты порекомендуешь на это место?

Пронесло, с радостью подумала я и уже свободно, без колебаний, предложила:

– Хмелика Александра Григорьевича.

– Хмелика? – удивился Ермаш. – Нет, Хмелик не подходит. Он слишком независим. С ним трудно будет справиться.

Видно, он слишком был выбит из колеи, что высказался с такой откровенностью.

Я почувствовала, что уже можно прощаться. Приветственные улыбки исчезли. Интереса для них я больше не представляла.

И только Павленок, пожимая мне руку, сказал почти с восхищением:

– Да, сделала ты нас, ничего не скажешь.

По дороге домой я чувствовала себя усталой, опустошенной и почему-то униженной.

«Другого выхода не было, – уговаривала я себя. – Скоро всё забудется».

И вдруг с удивлением поняла, что их растерянность была вызвана не только моей откровенностью. Просто у них не укладывалось в голове, что кто-то может не захотеть занять столь престижное и почетное, с их точки зрения, место. И поэтому они были разочарованы. И даже, может быть, обижены.

На студию пришел новый директор, Евгений Сергеевич Котов. Я знала Женю еще со ВГИКа, и он мне никогда не нравился. Самодовольный приспособленец, не способный и не желающий понять другого.

Тем не менее поначалу я отнеслась к назначению спокойно. С прежним директором Григорием Ивановичем Бритиковым мы не так уж много взаимодействовали. Он не вмешивался в редакторские дела, а если его что-то не устраивало, спокойно обсуждал проблему, прислушиваясь к нашему мнению и ясно аргументируя возражения.

Приступив к обязанностям директора, Котов собрал нас всех и выступил с тронной речью. Не помню, что именно говорил, но я вышла из его кабинета с решением немедленно подать заявление об уходе. Даже начала писать, но тут вдруг вспомнилось, как мама всегда говорила: «Переспи с решением. Утро вечера мудренее».

Я так и сделала – отложила написание на завтра.

Утром мне позвонили из Госкино и попросили немедленно прийти к Павленку. Борис Владимирович с ходу, без обиняков, предложил мне возглавить Центральную сценарную студию. Он ничего не знал о нашем вчерашнем собрании и о моем решении, естественно, тоже.

Я согласилась не раздумывая. Не только потому, что это был выход. Сценарная студия мне всегда казалась хорошим делом. Я там начинала, знала, как устроена работа, – мне нравилось.

Так совершилась очередная перемена в моей судьбе. Я ушла со студии Горького спокойно, тихо, без скандала и выяснения отношений: все понимали – пошла на повышение. Стала главным редактором – директором.

Я уже говорила: всё хорошее приходило ко мне безо всяких моих усилий и хлопот. Наверное, в этом и заключалось моё счастье.

Когда я пришла в Сценарную студию, на какое-то мгновение показалось, что я вернулась в далекую юность. Конечно, всё стало другим. Давно уже не было редакторов, с которыми я когда-то работала. Не было замечательного художественного совета. Да и место новое: прежде Студия занимала несколько комнат в боковом крыле Комитета по кинематографии, а теперь помещалась в старинном особняке в Воротниковском переулке, где когда-то у своего друга Нащокина останавливался Пушкин: об этом напоминала мемориальная доска перед входом. Там же находилась редакция альманаха киносценариев, но основные помещения принадлежали Студии. Директор, то есть я, сидел в большом кабинете, в который нужно было проходить через секретарскую комнату. Должность называлось пышно: «главный редактор – директор ЦСС». Всё было другое. И всё же… Могла ли я когда-то подумать, что возглавлю студию, с которой начинала свой путь в кинематографе?